Гинеколог. История художницы

Через неделю они уже вместе слушали «Вологду» и танцевали под «То ли еще будет». Он проводил ее до общежития и не проронил ни слова. Вера пересказала все прочитанные за последние годы книги и библиотечные новости. С выражением декламировала «Стихи о рыжей дворняге» Асадова и поделилась историей написания «Баллады о прокуренном вагоне». Он кивал, поддерживал ее под локоть и о чем-то сосредоточенно думал. Сосны, промерзшие насквозь, казались пустыми изнутри. Снег разъедал тьму как отбеливатель, и фонари отсвечивали исключительно желтым. Вера оговорилась, что в середине марта к ней должен приехать жених из Житомира, и Прохор попросил об отмене свидания, подчеркнув серьезность своих намерений. И даже собственноручно отнес на почту письмо, в котором Вера давала парню от ворот поворот.

Встречались они всего ничего. Несколько месяцев – с февраля по май, а в июне поженились. В тот день шел дождь и слишком резко отдавало рыжими лилиями. На Вере плохо сидело платье. Она взяла его напрокат в самый последний момент, когда уже не осталось нужного размера, поэтому приходилось постоянно поправлять то сползающие рукава, то пустоватый для ее груди лиф. Прохор вел себя сдержанно. За весь праздник сказал всего лишь несколько фраз. Спросил: «Тебе не холодно?», уточнил, когда подавать горячее, и после каждого «Горько!» упирался кулаками в бедра и подводил итоги: «Хорошо-то как!»

Жили они сперва в гостинке, оклеенной дурацкими виньеточными обоями, и с люстрой с резными пластмассовыми висюльками. Потом им дали квартиру – двушку с неуютной прямоугольной спальней, большой северной комнатой и кухней меньше спичечного коробка. Вера радовалась и с первой зарплаты купила плюшевый ковер с «Тремя богатырями», настольные часы в виде шкатулки и огромного фарфорового оленя. Позже они скопили на гарнитур из двух кресел и раскладного дивана и на бобинный магнитофон. Прохор очень любил музыку и часто слушал песни Ободзинского. Садился после работы в кресло и ритмично кивал, черкая острым подбородком воздух. Особенно ему нравилась «Песня о первом прыжке».

Они тяжело притирались и даже в первый месяц хотели развестись. Прохор – подтянутый, худощавый, властный, напоминал длинную линейку для измерения тканей. Крепкий пресс, сильные жилистые ноги, красивые стопы и тонкие пальцы музыканта. Говорил короткими, отрывистыми фразами, ходил по квартире в белой майке, спортивных штанах и исключительно босиком. Даже когда плохо топили и в квартире столбик термометра еле дотягивал до четырнадцати градусов, он все равно мелькал своими сухими синими пятками. Дисциплинирован, с силой воли Маресьева и Гастелло, уважающий научный атеизм и воинский устав. Считал, что мудрая женщина всегда простит и что ее дело маленькое – рожать и вести домашнее хозяйство. Вырос в многодетной семье и полагал, что для жизни нужен минимум: котелок, походная лопата и фляга. Категорически не пил томатный сок. Еще курсантом побывал на заводе и видел его производство от начала и до конца. Мужики топтали помидоры в огромных чанах и смачно сплевывали, а потом, не меняя сапог, выходили на перекур, за накладными и даже в сортир. А еще на дух не переносил сгущенку. В училище они пили ее на спор неразбавленной и за один присест. Однажды он осушил одним махом три банки, после чего утерся, забрал выигрыш и больше никогда на нее не смотрел.

Прохор требовал порядка во всем: в квартире, в мыслях и поведении. Вере приходилось дважды сливать воду при варке бульона, обдавать чашки кипятком, каждый день мыть полы, натирая их фланелью, и окна с нашатырным спиртом. Он любил повторять, что хорошую хозяйку видно по двум показателям: по чистоте стекол и стерильности кухонной плиты. Ел на завтрак исключительно свежий куриный суп, пил крепкий чай из стакана с подстаканником или ягодный компот. Вера послушно морозила клубнику до состояния красных крупных камней. Набрав полный рот воды, старательно через газету утюжила его форму. Крутила валики из полотенец и засовывала их в рукава армейских рубашек для лучшего разглаживания, а потом распахивала окна и выветривала стойкий запах горячей типографской краски.

Вера, напротив, напоминала взбитый белок. И вроде много объема и пышности, а сожмешь – и ничего не остается, разве что липкая ладонь. Миловидная, с выступающим животиком и полными ногами. Уютная и покладистая. Она все делала молча и старалась быть незаметной. Невидимой, чтобы никого лишний раз не потревожить. Молча лепила вареники, молча нанизывала лисички, выбивала ковры, подклеивала книги и проводила в школе Пушкинские вечера. Ее волнение можно было вычислить только по одному фактору: когда нервничала – долго и звонко стучала ложкой. Над сковородой, кастрюлей, тарелкой. Часто в момент разговора обнимала себя руками, скрещенными крест-накрест и склоняла голову на бок. Обожала запах чуть протухшей селедки, а еще помидорной рассады в момент пересадки в открытый грунт.