Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни

Ибо в прошлом — истины дыханье,

В настоящем — только боль обид.

И живем неполной жизнью оба,

Нас печалит самый светлый час.

Счастье, что судьбы коварной злоба

Изменить не может нас.

(Перевод В. Левика — 1, 146—147)

В первой строфе вопросы к судьбе, ведь речь идет о вещах, которые трудно понять, вопросы как разговор с самим собой, разговор о собственном состоянии, а судьба не дает ответа. Почему нам, любящим, дан этот взгляд вглубь, чтобы увидеть будущее? Почему мы не можем доверить любовь земному счастью? Взгляд вглубь, которому дано «сквозь все случайные

368

покровы постигать друг друга до конца». Противопоставление очень наглядно, и его было бы легко понять, если бы высказывания в стихотворении не были отнесены к разным временам. Потому что период гармонии в отношениях относится не к настоящему времени, а к чему–то, что было когда–то: «Ах, когда–то — как давно то было! — / Ты сестрой была мне иль женой». Теперь это только воспоминание. Но в то же время для того, кто вопрошает судьбу и сам отвечает на вопросы, «постижение друг друга до конца» воспринимается как будущее, влюбленные предчувствуют его своей душой.

В третьей строфе, переводящей «постижение друг друга» во временной план прошедшего, возникают параллельно еще два вопроса. Первый обращен к будущему («Что же нам судьба определила?»). Второй касается того, что судьба уже свершила: «Чем, скажи, ты связана со мной?»

Вторая строфа рассказывает о тех, кто привык наслаждаться преходящими радостями. Они довольствуются моментом. Не этим ли радостям посвящал он прежние свои стихи? Теперь он размышляет об этом. Но все равно судьба тех, кто живет радостями момента, кажется безоблачно прекрасной, и наивному, простому и радостному существованию отдается предпочтение по сравнению с жизнью человека, склонного к рефлексии и размышлениям. «Счастлив тот, кто предан снам летящим, счастлив, кто предвиденья лишен». Правда, это слишком легкое счастье, лишенное глубины.

Четвертую строфу часто цитируют как яркую иллюстрацию того влияния, которое имела на Гёте Шарлотта фон Штейн. Нечего и говорить, стихи впечатляют своим спокойным ритмом и точным равновесием фраз. «Жар кипящей крови охлаждала, / Возвращала в бурю мне покой» и т.д. Но характерно: «минуты» и «часы» блаженства отнесены к давним, прошедшим временам. Соотношения времени в стихотворении заставляют задуматься. Однако на вопросы, которые возникают, можно ответить, если помнить, что речь идет о частном стихотворении в письме от 14 апреля 1776 года. Это была та ранняя стадия взаимоотношений Шарлотты и Гёте, когда то, что могло и должно было произойти, можно было представить только в фиктивных образах прошлого. Упоминавшееся письмо к Виланду показывает, что Гёте пытался объяснить силу воздействия этой женщины переселением душ. Встреча с Шарлоттой фон Штейн, казалось, открыла ему путь к какой–то

369

общности, которая в своем совершенном виде могла существовать только в дали прошедших эпох. В представлении этого прошлого, где оба они были тесно связаны, возникает желание возродить эту связь. И четвертая строфа — это одновременно прославление и мольба о том, чтобы это «постижение друг друга» установилось вновь, не так, как у многих тысяч людей, которые находятся в плену иллюзии счастья и его опасностей, и пусть власть этой женщины над автором письма, может быть еще неясная ей самой, станет такой, как в давние достойные времена. Настоящая действительность, правда, еще несовершенна, последняя строфа об этом говорит. «Дыханье истины» прошлого помогает преодолеть «боль обид» настоящего. Но новая действительность — поэт подчеркивает это, обращаясь к предмету своей любви, — не станет для них путем в бесцельные мечтания, потому что они обладают тем «глубоким взглядом», которому открывается истинный смысл «постижения друг друга»: восстановление когда–то существовавшей связи.