Гиперборейская чума

Сам он был одет в драный и растянутый свитер с оленем — в этом свитере он играл еще на знаменитом джем-сэшене в Спасо-хаузе, на ногах его были огромные армейские ботинки — еще из ленд-лизовских. Вместо обычного пони-тэйла он заплел две косички с вампумами — чтобы не выделяться. Отец Сильвестр тоже не хотел выделяться, а потому набросил вместо рясы цветастое пончо. Буйную поросль головы он усмирил кожаным хайратником, пронзительные же глаза прикрыл противными черными очечками. Доктор был в своем рабочем белоснежном пиджаке с люрексом, при белом галстуке от Кардена и в белой же феске с буквами «алеф», «лам», «мем». Ираиде ведено было замаскироваться под трансвестита, поскольку ее познания в этой области были только теоретические, результат превзошел ожидания… Лишь Хасановна (сперва ее не хотели брать, но она сослалась на свой опыт ликвидации банды самаркандских тугов-душителей в тридцать третьем…) ничего не меняла в повседневном туалете — и поэтому чудесным образом вписалась в эту компанию ряженых. И только она совсем, похоже, не страдала от тухлого вечернего зноя.

— Кристофор Мартович! — издали замахала рукой какая-то распаренная женщина. — Идите скорее сюда, мы ждем! Сюда, в служебный ход!

В кинотеатре было прохладно! Воздух пах сандалом, воском, серой и ладаном. Где-то вдали стоял негромкий гул голосов, и кто-то меланхолически щипал струны не то ситары, не то сямисена.

Крис коротко обнял своего приятеля Кавтарадзе, на грузина не похожего абсолютно, кивнул назад: вот эти со мной. Конечно-конечно, засуетился Кавтарадзе, они тоже будут выступать? Удивительно, что ты согласился, ты даже не представляешь, как выручил меня… Нет, сказал Крис, они выступать не будут, они будут смотреть и слушать. Проведи их в зал и покажи, где там и что…

— Кто не сдал мобайлы, пейджеры и серебряные вещи? — вдруг заорали динамики под потолком. — Кто не сдал…

— Серьезно у них, — сказал с уважением Крис. Отец Сильвестр кивнул и положил руку на грудь. А Хасановна локтем поплотнее прижала к боку сумочку, в которой таился ее именной маузер.

— Крис, слушай. У тебя полтора часа в начале и потом еще час после полуночи. Играй что хочешь, понял? Сейчас я тебя с ребятами познакомлю, хорошие парни, только совсем еще зеленые. Ты их, главное, заведи. Ударник кучерявый, но одеяло на себя тянет. Контрабас — твердый середнячок, надежный, как трехлинейка. Роялист, когда в ударе, просто улет, но бывает, что проседает, и тогда — все. А на кельмандаре тувинец один — ну, с ним не соскучишься…

— Ладно, — сказал Крис. — Кто не лабал — тот не лажался. Ты мне вот что скажи — зачем жабу крестить?

— Старинный языческий обряд, — уважительно сказал Кавтарадзе, — Да не знаю я ничего толком, лабу обеспечиваю… деньги приличные, на жмурах столько не заколотишь…

— А Страшного Суда не страшитесь ли? — вкрадчиво спросил Сильвестр.

— Лабухи и там нужны будут, — махнул рукой Гоги.

Публика подобралась пестрая. Были здесь банкиры из небогатых, старые девы библиотечного вида, увечные бандиты, профессиональные тусовщики, депутаты Государственной думы, коммерсанты, молодые поэты и немолодые выцветшие панки, известные журналисты и неизвестные писатели, опасного вида подростки с испитыми подругами неопределенного возраста, религиозные неформалы с блаженными личиками, офицеры разных родов войск, но все при орденах и в темных очках, разнокалиберные и разнопородные иностранцы, а кроме того, молодые люди обоего пола, одетые небрежно, но с хорошей выправкой и сдержанными движениями…

У стены развернули передвижной бар, впрочем, подбор напитков был изрядный. Как и цены.

Широко разрекламированное шоу лилипутов и трансвеститов на поверку оказалось коротким, жалким и ничтожным зрелищем.

Когда обрывки пестрой бумаги, в которую артисты были упакованы до начала действа, размели метлами по углам, на подиуме быстро смонтировали металлическую клетку высотой метра три. В клетку втащили газовый кузнечный горн, хромированную наковальню, церковную купель, под потолком клетки на длинных проволочках развесили всяческие металлические предметы: болты, обрезки труб и рельсов, кастрюльки и ложки… Рядом с клеткой монументально воздвигся брандмейстер с усами на лице и шлангом в руках.

Жабу внесли отдельно. Жирное фиолетовое тело заполняло собой стеклянный шар аквариума

— А килограммов шесть вытянет… — раздумчиво сказал доктор. — Значит, окороков — два кило.

И вздохнул.

— Довыдрючивается бомонд, — тихо сказал Сильвестр. — То свинью нарекут Россией, а потом зарежут, то жабу окрестят…

— Ильича в виде торта сожрали! — наябедничала Хасановна.

— Верую в Господа Бога единого, в двух провозвестников, в трех святителей, в четырех евангелистов, в пять хлебов, в шесть брусьев скинии, в семь смертных грехов, в восемь дней освещения дома Господня, в девять скорбящих отроковиц, в десять заповедей, в одиннадцать спартаковцев, в двенадцать первоапостолов, в тринадцать сыновей Измаила…. — Сильвестр с шипением втянул в себя окончание загиба, которое было совсем уж нецензурным.