Гиперборейская чума

— От Хирурга, что ли? — и — напряжение в голосе.

— От Панкратова.

— Не слышал...

— Эй, — закричали снизу, — тут у них пацан какой-то связанный! Да он еще и негр!

Терешкову ярко вспомнились рейнджеры. Затеплился бок под кольтом. Гады.

— Дайте ему по башке, — велел он, — и путь лежит.

— Ну!

Заводятся моторы. Запах сгоревшего бензина. Муть.

— Понеслись!

И — понеслись! Вновь надо было крутить динамо, мотор ревел и вибрация била в руль, но Терешков был счастлив.

Сзади слышны были сирены, похожие на полицейские, но не было ни погони, ни пальбы. И коптеры не утюжили небо, и с оверлук-сателлитов не давали подсветки...

Короткая езда — может быть, пять минут.

Нырнули в спящий квартал. Звук упруго отлетал от стен.

Под арку. Неровный проезд. Переулок. Налево...

— Стоп! Глуши!..

Дворик — маленький, десять на двадцать. Со всех сторон — черные воротца. Стас — или Димон? — быстро отпирают одни, внутри загорается свет, там небольшой ангар, стоит на козлах мотоциклетка, что-то валяется.

— Закатывайте!

И Терешков закатывает горячую мотоциклетку внутрь, прислоняя к стене, набиваются другие, всего их семеро, ворота закрываются, скрежет замка:

— Уау! Как мы им вломили!

— Димон, чего ждем? Отпирай!

Поднимается люк в полу, там загорается свет.

— Пошли. Эй, придержите парня!

Терешков понимает, что придержать нужно его, но все равно успевает упасть раньше.

И сразу — вкус пива на языке.

— Пьет.

— Так ведь пиво же:

— Слушай, в больницу, наверное, надо чувака: мозг сотрясло:

— Ничего, товарищи, все обойдется, — голос Маркова. — Он и с поезда падал, и с аэроплана — без последствий. Привычка выработалась.

— Каскадер, что ли?

— Можно сказать и так:— Марков бывает порой удивительно уклончив:

— Нормец, — повторил Терешков, не открывая глаз. — Пуржать — не стоеросить. Про. Химли загуенец держать?

Он попытался сесть. В голове, если говорить честно, бродило.

— Нич-че не понимаю — прошептал кто-то с уважением.

Терешков с трудом проморгался. Он почему-то ожидал, что свет будет невыносимо яркий, но нет: молочно-белый, оплетенный проволокой фонарь светил хорошо, в меру.

Мотоциклетчики — молодые парни в расстегнутых кожанках, один с бородой, один с волосами до плеч — лежали и сидели на зеленых и серо-полосатых тюфяках, брошенных на пол. В центре между всеми стоял большой надорванный картонный ящик, из которого изумленно таращились пивные банки.

Одну, открытую, тут же сунули Терешкову в ладонь.

— «Миллер», — тщательно прочел он надпись на боку. — Ненавижу:

И, запрокинув голову, стал шумно пить.

— А его зовут Валентин, — сказал Марков. — Сейчас он вправит себе мозги и будет общителен, как я.

Терешков втянул последние капли и кивнул.

— Да, — сказал он. — Я могу быть общителен, как мой друг Марков. Хотя его вызывающие отношения с женщинами вызывают ненужное отношение к себе. К нему. К себе: Или?..

Да. Так что я хотел сказать? А, вот. Вспомнил. Какое число сегодня?

— Шестое:

— А месяц?

— Ну так это:. Июнь.

— А год?

— Ни хрена ты с дуба рухнул: Девяносто восьмой.

— Я тебе говорил! — Терешков уставил палец на Маркова.

— Все сходится. И еще, товарищ: что это значит: «Крутой навороченный байк»?

Глава восьмая Прошло десять дней. В Москву, в Москву!.. Первый из списка. Почем диктатура пролетариата?.. Здравствуй, Ленин.

Здесь пришлось проще, чем в две тысячи двадцать восьмом. По крайней мере, были в ходу и золото, и наличные деньги. Больше того: за деньги можно было купить все что угодно. До чего кстати оказался сверток старой, вышедшей из употребления «зеленой капусты», сунутый в последнюю минуту Дедом. Здесь «капуста» имела немалый вес: да и николаевские империалы можно было легко обменять на непривычного размера и вида рубли:

— Вот она, мерзкая рожа капитализма! — говорил Марков, потрясая темно-красными обтрепанными паспортами с переклеенными фотографиями. — Как поживаете, Сергей Панкратьевич Козорезов, год рождения тысяча девятьсот шестьдесят четвертый? Прекрасно поживаю, отвечаешь ты мне, Федору Эдуардовичу Мелешко, рождения тысяча девятьсот шестьдесят девятого…

— Две мерзких рожи, — меланхолично отвечал на это когда-то Терешков, а ныне Козорезов.

— Все продается и все покупается!..

— А что? Очень даже удобно.

— Ты ренегат, Козорезов!

— И разложенец. Давай лучше решим, командир, что делать будем. В тактическом плане у нас полное отсутствие ясности:

— Что делать, что делать: Внедряться.

Они внедрялись уже вторую неделю. Удачно сведенное первоначальное знакомство помогло замечательно: мотоциклетчики не выдавали тех, кого однажды сочли своими.

Они и были зачаток тех самых «ночных бомбардировщиков», которые так дерзко сопротивлялись интервентам тридцать лет спустя: Но сами мотоциклетчики этого еще не знали и не подозревали ни о чем грядущем.

Повседневная жизнь, в которую вскоре окунулись испытатели, ничем не походила на ночное приключение.

Здесь — как, впрочем, и «дома», и в будущем — есть разные миры, текущие раздельно, почти не перемешиваясь: как вода и масло: