Гиперборейская чума

И вот в это вечер к нам заглянул старый наш друг отец Сильвестр. Вернее, сначала заявилась Й., подарила мне часы с гравировкой и гордо удалилась, ступая по струнке. Тут же в дверь позвонили вновь. Я придал морде самое ледяное выражение. Отца Сильвестра оно слегка удивило:

А потом удивляться пришлось нам.

Под бутылочку ставшего традиционным «Ани» (причем не того, который идет на широкого, пусть и достаточно богатого потребителя, нет, этот «Ани» — из подвалов самого Вазгена, вах!..) отец Сильвестр завел речь о неких негодяях, служащих Сатане и совершающих во имя его гнусные обряды. Вот, например: — и он перечислил последние по времени случаи умертвий, в том числе и — разлучение с жизнью Сережи Коростылева. И что ужасно, продолжал он, как бы не замечая наших переглядываний, иной раз удается милиции или кому— нибудь еще поймать пару-тройку исполнителей, и что? А вот совсем ничего, остервенело берут всю вину на себя, просто до самооговора дело доходит, и к стенке становятся с просветленными лицами. Никак главного своего выдать не хотят. Оно, может быть, и удастся этого главного вычислить, а — что на него есть, какие улики суду предложить? Да ни малейших: Вот и ходят тератусы на свободе, ничего не опасаясь. Ни милиции не боятся, ни КГБ — или как он там теперь? — ни церкви. Хоть киллера нанимай: А у церкви внутренние проблемы, сектанты да раскольники всяческие замучили, тут вот недавно всплыли одни — с восемнадцатого года в миру растворились и как будто исчезли, ну а теперь решили, что пора бы им на свет явиться. «Армаггедоняне»:

Остервенели в подполье совсем, говорят: раз заповедь «не убий» по счету шестая, так она и по значению шестая. И ежели пяти главнейшим исполняться мешает, то силу свою утрачивает:

— Служение Сатане, выходит:— пробурчал Крис. — А я-то, грешным делом: «И пусть возьмут от крови его и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его:» Отец Сильвестр с интересом уставился на Криса.

— «Ешьте же его так,» — подхватил он, — «пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью:» «Исход», глава двенадцатая: Следовало ожидать, что вы знаете много.

Наверное, почти все?..

— Трудно сказать. Хотел бы я знать, куда они вдруг все собрались.

10.

ПРОЛЕТАРСКАЯ МАШИНА ВРЕМЕНИ «КРАСНЫЙ ЯНУС»

выпуск IV

Глава седьмая.

Гремучий бензин. Новые друзья и новые враги. Мотоциклетки в ночи.

Комсомольцы есть? Освобожденный оказывается негром. Что такое «навороченный байк»?

— Ты чувствуешь в себе новые силы? — спрашивал Марков с дрожью в голосе. — Или неужели тебе безразлично?

Во мне все звенит и поет. Посмотри, какие звезды.

Оказывается, возвращаться приятно. Я будто выпил какое-то волшебное питье. Меня распирает жажда деятельности. Здесь непочатое поле деятельности! Залежи! Целина! Как ты думаешь, какой сейчас год? До чего будут рады Стрыйский и Панкратов — их расчеты оказались безошибочны! При прыжке на сто лет ошибиться меньше чем на год! Интересно, как получилось у нас?

— Нормально получилось, — буркнул Терешков.

Трофейная мотоциклетка была не в пример тяжелее утраченной БМВ, и ему совсем не хотелось трепаться впустую — хотя пьянящую новую силу он ощущал не менее Маркова.

Веселье, бесшабашие, удаль, вера в себя. Легкое тело.

Топни ногой — взлетишь.

Но пока — всего-навсего нужно выволочь тяжелый агрегат на твердую дорогу и дальше катить на руках до первой «газпойнт»: нет, гады! И даже не до «понта». До «бензиновой колонки». Так, а не иначе.

И — зачесались стесанные кулаки. И — заныла скула. И — потеплело сбоку, там, где грел кольт.

— Дорога!

— Вижу, командир.

Дорога. Мысль саднит. Какая?

Какая-то. Рядом с кольтом.

Что там у меня рядом с кольтом? Терешков охлопал себя, запустил руку в карман. Вот она, зажигалка, подарок Виты. Ее же саму и изображает. «Будешь там у себя питонить, косячок засмочишь — и меня вспомнишь:» Вспомню: Он попытался засунуть зажигалку обратно — но что-то удержало руку.

И тогда, переложив зажигалку в левую руку и отведя ее далеко от лица, он нащупал большим пальцем маленькую твердую грудку, надавил:

Боли не было. Рука подскочила. В битом ухе вновь зазвенело на много тонов.

— Ты что?.. — сквозь звон и плавающие пятна просунулся Марков.

— Спокач, командир, — отозвался Терешков. — Ни в чаху склещило.

— Набрался ты у своей шалавы словечек, что кобель блох... Что с рукой-то?

Терешков как раз ощупывал ее. Пальцы на месте...

— Зерно, макар... Ф-фу. И правда, что блох набрался.

Повезло нам, командир. Не стали моторы заводить. Как бы оно рвануло!..

Марков начал было что-то говорить, но вдруг резко замолчал, будто ему с маху вогнали в рот кляп. Потом он длинно присвистнул.

— Ты молодец, — сказал он наконец. — Я не додумался бы.

— Я тоже не додумался, — сказал Терешков. Рука начинала гореть. — Я почувствовал.

— В тебе есть чутье, — сказал Марков. — А во мне вот нет.

Надо слить этот гремучий бензин. Жаль, нет бутылок. Они пригодились бы.