Гиперион

Джонни отвернулся от окна и закрыл глаза. Он был так взволнован, что голос его стал хриплым. В первый раз я слышала, как он читает стихи:

Фанатик видит сон и в грезы эти
Товарищей зовет; и дикарю
Во сне является прообраз
Его небес. Как жаль, что не дано им
Перенести на лист зеленый иль пергамент
Напева нежного хоть слабое подобье,
Но лавры не венчают их чело...
Поэзии одной дана такая власть:
Спасти прекрасной вязью слов
Воображение от тьмы
И мрачного забвенья. Кто сказать посмеет:
«Ты не Поэт — замкни уста!»
Ведь каждый, кто душой не очерствел,
Поведал бы видения свои, когда б любил
И искушен был в речи материнской.
А видел этот сон Фанатик иль Поэт,
О том узнают, когда писец живой — моя рука —
Могильным станет прахом[37]

.

— Ничего не понимаю, — пробормотала я. — Что это значит?

— Это значит, — и Джонни весело улыбнулся, — что теперь я знаю, какое решение принял и почему. Я хочу перестать быть кибридом. Я хочу стать человеком. И отправиться на Гиперион. Все еще хочу.

— И за это решение неделю тому назад тебя кто-то убил, — сказала я.

— Да.

— И ты хочешь попытаться снова?

— Да.

— А почему ты не можешь передать свое сознание кибриду прямо здесь, в Сети?

— Видишь ли, — пояснил он, — для тебя Сеть — это межзвездное сообщество миров, населенных людьми. Но в действительности она лишь малая часть матрицы реальности Техно-Центра. Оставшись в Сети, я постоянно сталкивался бы с ИскИнами и был бы в полной их власти. Личность Китса, его психическая реальность, неизбежно была бы разрушена.

— Действительно, — согласилась я, — тебе надо выбираться из Сети. Но есть ведь другие колонии. Почему именно Гиперион?

Джонни взял меня за руку своими длинными, теплыми, сильными пальцами.

— Неужели ты не понимаешь? Между мной и Гиперионом существует странная связь. Быть может, приснившийся Китсу «Гиперион» каким-то образом связал сквозь бездну времен тогдашнюю личность поэта с нынешним ее воплощением. А кроме того, Гиперион — величайшая загадка нашего века, ключевая научная проблема. И не только научная — есть в нем некая поэтическая тайна. И вполне вероятно, что я... или он... родился, умер и снова родился, чтобы раскрыть эту тайну.

— По мне, так это полнейший бред, — сказала я. — Мания величия.

— Почти наверняка, — рассмеялся Джонни. — Но я никогда не чувствовал себя таким счастливым. — Он схватил меня за плечи, рывком поднял на ноги и обнял. — Ты полетишь со мной, Ламия? Полетишь на Гиперион?

Я аж заморгала от удивления. Но не меньше удивил меня мой собственный ответ:

— Конечно!

Мы пошли в спальню и весь остаток дня не могли оторваться друг от друга. В конце концов мы заснули. А когда проснулись, снаружи, из промышленной траншеи, лился тусклый свет. Была уже третья смена. Джонни лежал на спине, его светло-карие глаза были открыты. Он смотрел в потолок и, казалось, был целиком погружен в свои мысли. Но нет, он улыбнулся и обнял меня. А я прижалась к нему, уткнулась щекой в маленькую впадинку под ключицей и снова заснула.

На другой день мы с Джонни отправились на ТКЦ. Я надела все самое лучшее — черный джинс-костюм, шелковую блузку с Возрождения (воротник у нее застегивался карвнельским гелиотропом) и треуголку с загнутыми краями а-ля Эвелин Бре. Джонни я оставила в баре, отделанном деревом и латунью, неподалеку от центрального терминекса. Но прежде чем проститься, я вручила ему бумажный пакет с отцовским пистолетом и велела стрелять в каждого, кто косо на него посмотрит.

— До чего все-таки изысканна новоанглийская речь, — заметил он.

— Эта фраза стара, как Сеть, — сказала я. — Смотри не зевай. — Я пожала ему руку и ушла не оглядываясь.

Флайер-кэб доставил меня прямо к Административному комплексу. Я миновала штук девять постов службы безопасности и оказалась на территории Центра, в Оленьем парке. Любуясь зданиями, белевшими на вершине холма, и плавающими в пруду лебедями, я незаметно отшагала полкилометра. Потом еще девять проверок, и наконец женщина-охранница провела меня по вымощенной каменными плитами тропинке к Дому Правительства — невысокому изящному зданию, расположенному среди цветников и декоративных холмиков. Приемная была обставлена с большим вкусом — настоящая мебель работы де Коонинга (до Хиджры!), — но едва я успела присесть, как появился чиновник и пригласил меня в кабинет Секретаря Сената.