Гиперион

– Ага. – Этого я никогда толком не понимал. – Но все происходит довольно связно… Он следует за ней, сражается, умирает, его тело кладут в Хрустальный Монолит, и оно вместе с Монетой отправляется в долгое обратное странствие сквозь время.

– Вместе со Шрайком, – кивнув, улыбнулась Энея.

Я пришел в замешательство. Шрайк вышел из Гробниц… Монета каким-то образом путешествовала вместе с ним… так что, хотя в «Песнях» ясно сказано, что Кассад уничтожил Шрайка в той великой последней битве, монстр каким-то образом остался в живых и вместе с Монетой и телом Кассада отправился обратно сквозь…

Проклятие! А на самом ли деле поэт говорит, что Кассад мертв?

– Понимаешь, дяде Мартину приходилось заимствовать некоторые части повествования, – сказала Энея. – Рахиль ему кое-что описала, но он счел допустимой поэтической вольностью по-своему трактовать то, чего не понял.

– Угу… – протянул я.

Рахиль. Монета. В «Песнях» ясно сказано, что девочка Рахиль, отправившаяся в будущее со своим отцом Солом, вернется женщиной Монетой. Призрачной возлюбленной полковника Кассада. И за этой женщиной он последует в будущее навстречу гибели…

А что мне сказала Рахиль несколько часов назад, когда я признался, что ревную Энею к ней? «Так уж получилось, что я влюблена в одного солдата… мужчину… Ты сегодня с ним познакомишься. То есть я буду в него влюблена. В общем… черт, это слишком запутанно».

Вот уж действительно. Сердце у меня мучительно сжалось.

– На самом деле все куда сложнее, – откликнулась Энея.

– Может, все-таки попробуешь объяснить?

– Да, но…

– Знаю. Как-нибудь в другой раз.

– Да. – Энея накрыла мою ладонь своей.

– А что, что-нибудь мешает нам поговорить сейчас?

– Нам пора уйти в свой кокон и сделать стены непрозрачными.

– В самом деле?

– Да.

– И что потом?

– А потом, – Энея воспарила над ковриком и потянула меня за собой, – мы долгие часы будем любить друг друга.

25

Отсутствие тяжести. Невесомость.

Я и не знал, как это бывает.

Стены кокона полупрозрачные, как пергамент, просачивается внутрь карминный сумрак, словно последний отблеск заката. И опять то же ощущение, что я в чьем-то теплом сердце. И в который раз пришло осознание, что мое сердце принадлежит Энее.

Поначалу это было как медосмотр – Энея бережно снимала с меня одежду, проверяла заживление хирургических швов, нежно касалась сросшихся ребер, проводила ладонью вдоль позвоночника.

– Мне надо побриться, – сказал я. – И принять душ.

– Чепуха, – шепнула любимая. – Я каждый день обмывала тебя губкой и устраивала акустический душ. Ты идеально чист, мой дорогой. А борода мне нравится. – Кончиками пальцев она провела по моей щеке.

Мы парили над мягкими, закругленными шкафчиками. Я помог Энее снять рубашку, брюки, белье. Каждую вещь она швыряла в шкафчик, потом захлопнула дверцу, пнув босой ногой. Нам вдруг стало очень смешно. Моя рубашка величественно парила в воздухе, лениво помахивая рукавами – будто подавала какие-то таинственные знаки.

– Я поймаю… – начал я.

– Нет. – Энея притянула меня к себе.

Даже целоваться в невесомости надо учиться заново. Волосы Энеи как солнечная корона, ее лицо в моих ладонях… я целую губы, глаза, щеки, лоб… снова губы. Мы кружимся в медленном танце, отскакивая от гладких, мерцающих стен – теплых, как кожа моей возлюбленной.

Поцелуи все настойчивее. Но как только покрепче прижмешься, тебя закручивает вокруг центра масс и вращает все быстрее и быстрее единым клубком сплетенных тел. Не отстраняясь, не прерывая поцелуй, я протянул руку, дождался, пока живая стена окажется рядом, и остановил вращение.

Энея оторвалась от моих губ, запрокинув голову, улыбаясь, смотрела на меня. За десять лет я видел ее улыбку тысячи раз, я изучил все ее улыбки до единой, но это была совсем мне незнакомая улыбка – древняя, загадочная и озорная.

– Не двигайся, – шепнула она и, опираясь на мою руку, перевернулась в пространстве.

– Энея… – только и смог проговорить я, закрыв глаза и безраздельно отдавшись омывающим меня чувствам. Энея обхватила мои колени, притянула к себе.

Ее колени уперлись в мои плечи, бедра мягко ткнулись мне в грудь. Взяв Энею за талию, я притянул ее ближе, прижался щекой… В Талиесин-Уэсте у кухарки была полосатая кошка. Вечерами я сидел в одиночестве на западной террасе, смотрел как заходит солнце, как камни остывают от дневного жара, ждал, когда мы с Энеей сможем уединиться в ее домике, рядом кошка несмело лакает сливки. Сейчас я почему-то вспомнил эту кошку. И тут же все исчезло. Осталось только ошеломительное ощущение, как любимая открывается мне навстречу, солоноватый привкус моря и наши движения в ритме прибоя.