Гипотеза любви

— Я… Адам, я… — начала она, заикаясь, но он прервал ее раньше, чем она успела продолжить.

— У всех есть претензии к своим научным руководителям, — сказал он, и в его тоне была безапелляционность, он как будто предупреждал ее против того, чтобы она расспрашивала дальше: «Что случилось? Что ты имеешь в виду?»

Она сглотнула и кивнула.

— Доктор Аслан… — она помедлила. Костяшки его пальцев уже не были такими белыми, а напряжение в мышцах постепенно спадало. Возможно, все это ей почудилось. Да, наверняка почудилось. — Она замечательная. Но иногда мне кажется, что она не понимает, что мне нужно больше…

Руководства. Поддержки. Больше практических советов вместо слепого подбадривания.

— Я даже сама не уверена, что мне нужно. Думаю, это может быть частью проблемы… я не умею объяснять, чего хочу.

Адам кивнул и, казалось, подбирал слова, чтобы ответить.

— Наставничество — это тяжело. Никто тебя этому не учит. Нас готовят быть учеными, но как преподаватели мы также отвечаем за то, чтобы студенты учились вести качественные исследования. Я считаю, что у моих аспирантов есть определенные обязательства, и устанавливаю для них высокие стандарты. Они боятся меня, и это нормально. Ставки высоки, и если страх означает, что они серьезно относятся к учебе, то я не против.

Оливия склонила голову набок.

— Что ты имеешь в виду?

— Моя работа состоит в том, чтобы убедиться, что мои взрослые аспиранты не станут посредственными учеными. Это значит, что именно я должен требовать, чтобы они повторяли свои эксперименты или корректировали гипотезы. Это издержки профессии.

Оливия никогда не стремилась угождать людям, но отношение Адама к тому, как его воспринимают другие, было настолько пренебрежительным, что это даже завораживало.

— Тебе правда все равно? — с любопытством спросила она. — Что ты можешь не нравиться своим аспирантам как личность?

— Ага. Мне они тоже не нравятся.

Она подумала о Джесс и Алексе и о еще полудюжине аспирантов и постдоков Адама, которых она знала не так хорошо. И захихикала при мысли о том, что он считает их приставучими идиотами, а они его — деспотом.

— Откровенно говоря, мне вообще не нравятся люди.

— Точно.

Не спрашивай, Оливия. Не спрашивай.

— А я тебе нравлюсь?

Миллисекунда промедления, он сжал губы.

— Не-а. Ты всезнайка, которая не разбирается в напитках. — С легкой улыбкой на губах он провел пальцем по краю своего айпада. — Пришли мне свои слайды.

— Мои слайды?

— Для доклада. Я посмотрю.

Оливия пыталась не раскрыть от удивления рот.

— О… ты… ты не мой научрук. Ты не обязан это делать.

— Я знаю.

— Ты правда не обязан…

— Я так хочу, — сказал он низким и ровным голосом, глядя ей в глаза, и Оливии пришлось отвести взгляд, потому что в груди у нее что-то сжалось.

— Хорошо. — Наконец ей удалось ухватить распустившуюся нитку на рукаве. — Какова вероятность того, что твой отзыв заставит меня рыдать под душем?

— Это зависит от качества твоих слайдов.

Она улыбнулась.

— Не сдерживай себя.

— Поверь мне, не буду.

— Хорошо. Отлично. — Она вздохнула, но на самом деле ее успокоила мысль о том, что он посмотрит ее работу. — Ты придешь на мой доклад? — она услышала собственный вопрос и удивилась этой своей просьбе, кажется, так же сильно, как Адам.

— Я?.. А ты хочешь?

Нет. Нет, доклад будет ужасен и унизителен, возможно — катастрофичен, и ты увидишь меня в самом плохом, самом уязвимом состоянии. Наверное, будет лучше, если на все время моего доклада ты запрешься в уборной. Просто чтобы не зайти случайно и не увидеть, как я выставляю себя дурой.

И все же. Одна мысль о том, что он будет сидеть там, в аудитории, делала перспективу выступления менее пугающей. Он не был ее научным руководителем, и он мало что сможет сделать, если на нее обрушится шквал невозможных вопросов или проектор вдруг перестанет работать на половине доклада. Но возможно, ей от него нужно было другое.

И тут до нее дошло, что такого особенного было в Адаме. Независимо от его репутации или того, насколько неприятным было их знакомство, Оливия с самого начала чувствовала, что он на ее стороне. Снова и снова, самым неожиданным образом он давал ей понять, что не осуждает ее. Что она не так уж одинока.

Она медленно выдохнула. Это осознание должно было потрясти ее, однако произвело странно успокаивающий эффект.

— Да, — сказала она ему, думая, что, видимо, так будет правильно. Возможно, она никогда не получит от Адама то, чего хочет, но, по крайней мере, он присутствует в ее жизни сейчас. Этого должно было быть достаточно.

— Тогда приду.

Она наклонилась вперед.

— Задашь многословный наводящий вопрос, который заставит меня бессвязно бормотать и потерять уважение моих сверстников, навсегда подорвав мой авторитет в биологии?