Гипсовый трубач, или конец фильма

А дворник сидел на своей лавочке и внимательно на все это смотрел. Один раз у психотерапевта машина не завелась. Он и так и сяк - мертвая. Дворник подошел, заглянул под капот, проводок какой-то поправил - затарахтела. Но от денег отказался. Ну, надо ли говорить, что настал однажды такой день, когда психотерапевт так и не вышел от своей пациентки, ночевать остался. Инвалид сидел всю ночь на лавочке и курил. Я как раз из Дома кино с премьеры возвращался за полночь.

– Не спится? - спросил.

– Не спится… - прохрипел он.

Утром дворник исчез, оставив возле лавочки страшное количество окурков - точно гильзы, отстрелянные у пулемета после жуткого боя. А в дверь Анфисиной квартиры была воткнута записка: «Будь счастлива! Павел.»

Почерк она тут же узнала, бросилась к консьержке, мол, кто заходил, а та отвечает: никого чужого не видела, только дворник появлялся, сказал, у вас прокладку в ванной выбило. Тут-то Анфиса все и поняла, метнулась в милицию, военкомат, ФСБ… Стали разбираться и выяснили: действительно, из Моздокского госпиталя как раз в то самое время, когда появился у нас новый дворник, выписался один прапорщик, уроженец Кузбасса, очень сильно обожженный, но до родного городка так и не добрался. Впрочем, он был бессемейный, и никто на это внимания не обратил. Стали опрашивать друзей и выяснили, что у прапорщика уж очень веселая татуировка на груди имелась, ни с чем не спутаешь: голая девушка верхом на крупнокалиберном снаряде. И тут Анфиса вспомнила, что в Ростове видела труп именно с такой наколкой. В общем, обожженный инвалид - это Павел: похоже, решил начать новую, искалеченную, жизнь с чужими документами, да потянуло домой…

– А чем же все кончилось? - тихо спросил Кокотов.

– А чем все кончается? Анфиса сначала не могла себе этого простить, выгнала психоаналитика, ждала, что Павел вернется, что он где-то рядом затаился, ходила по округе и расклеивала, точно объявления об обмене, бумажки, написанные от руки Мишкой: «Папа, вернись! Мы тебя любим!» Надеялась, муж руку сына узнает, расчувствуется и простит ее.

– Вернулся?

– Нет. Исчез. А вскоре я прочел в «Коммивояжере» заметку, что на загородном шоссе, по которому ездил на службу и обратно Грачев, нашли тело мужчины, подорвавшегося при попытке установить мину на пути следования министра обороны. Тело неудачливого террориста, особенно лицо и руки, имело следы страшных, но уже заживших ожогов…

– Вы сказали об этом Анфисе?

– Нет, конечно. Она до сих пор надеется. Ну, за русского офицера!

Они молча выпили.

– Пошли ужинать! - строго распорядился Жарынин.

16. Пан Казимир и его сыновья

По пути к пище соавторы встретили доктора Владимира Борисовича, настолько подавленного, что даже его казачьи усы поникли. На осторожный вопрос режиссера о том, как дела над Понырями, он безнадежно махнул рукой. Проходя мимо стола, за которым сидела Ласунская, они задержались и почтительно поклонились. Великая актриса, одетая в бархатное платье вишневого цвета и розовый тюрбан, ответила им еле заметным кивком. Болтянский же, увидав приближающихся соавторов, от нетерпеливой радости даже выскочил из-за стола.

– Ну что же вы опаздываете?! Капустки? - щедро предложил он.

– Не откажусь! - отозвался Жарынин, критически осматривая рыбную закуску.

На тарелке были выложены в ряд три шпротинки малькового возраста. Изогнувшихся в копченой муке рыбешек окаймляли несколько фигурно рассыпанных консервированных горошин. Это блокадное изобилие дополнялось долькой бледного помидора, явно страдающего овощным малокровием.

– И давно вас так кормят? - поинтересовался Жарынин.

– Давно, - вздохнул Болтянский.

– Жаловались?

– Писали Огуревичу коллективный протест.

– А он?

– Сказал, что все средства идут на борьбу с Ибрагимбыковым! - Лилипутское личико старика сморщилось в мудрую улыбку.

– Ладно. Поговорим! - сурово пообещал Жарынин. Тем временем Татьяна привезла горячее - сосиски с тушеной капустой. Сосиски тоже оказались какими-то укороченными.

– Так на чем я остановился? - спросил Болтянский.

– Да вы ведь все нам уже рассказали! - удивился Жарынин и незаметно подмигнул Кокотову.

– Разве… А… ну, тогда ладно…

– Нет, еще не все! - объявил Андрей Львович, словно не поняв предупредительного знака. - Вы остановились на том, как ваш батюшка призвал к себе сыновей…

Режиссер молча загрустил. Ян Казимирович завел свою родовую сагу: