Гитара или стетоскоп?

Ловкими проворными движениями ставит три бокала, зажигает толстую свечу, высыпает печенье в хрустальную вазу. Балтусу протягивает бутылку и штопор.

— Открой. Между прочим, я видела тебя и более разговорчивым, например, сегодня днем.

— Надо же. — Балтус краснеет как рак. Он ставит на стол откупоренную бутылку. Моника включает радиоприемник. Симона наполняет бокалы.

— Да выключи ты его, ведь он может нам и на гитаре сыграть, — говорит она Монике.

— А Нина не проснется? — спрашивает Балтус.

Моника выключает радио.

— Если не будешь быком реветь, не проснется, у маленьких детей крепкий сон, во всяком случае, Нина у нас спит как сурок, — говорит Моника.

Между тем стемнело. Свет свечи отражается в бокалах рубиново-красными отблесками. Балтусу не вполне ясна ситуация. Не пора ли ему встать и распрощаться? И не это ли недвусмысленно давали ему еще недавно понять обе девушки, каждая на свой манер? И почему он не уехал сразу после обеда?

А теперь вино, свеча на столе, и играть еще просят! Что ж, играть так играть. Он берет гитару, трогает струны, но мелодии пока нет. Он закрывает глаза, пальцы мягко бегают по струнам, действительность исчезает.

…Длинный коридор больницы дверь с дощечкой — пр. д-р Биррхан, кухня Марины, поединок на гитаре с Гарри.

— Скажи кто ты, собственно, чем занимаешься, помимо того, что развозишь по домам девушек, которых встречаешь на бензозаправочных станциях? — спрашивает Моника.

— Ничем, — отвечает он и подтверждает свои слова резким аккордом. — Ничем не занимаюсь!

— И такое возможно при социализме? Нет, ты уж объясни нам доходчиво, а то мы что-то тебя не понимаем.

— Дак с удовольствием, даже с музыкальным сопровождением, если будет позволено. — Он принимает театральную позу. — Итак: биография, характерная для нашего времени. Аттестат с отличием, заявление о приеме на медицинский факультет, разумеется, большой конкурс, отказ. Ясно, что кого-то приняли по недоразумению, а это значит — не приняли меня. И вот: второй Луи Пастер, новый Фердинанд Зауэрбах, а может, даже еще один Альберт Швейцер пропадает, неведомый миру. Ну как, доходчиво объяснил? — Он заканчивает резким аккордом.

— И теперь наступил конец света, да? — говорит Моника. — Так и хочется прослезиться. И никакой иной профессии, кроме профессии врача, для тебя, естественно, не существует? Мне в свое время жутко хотелось стать актрисой…

Балтус не дает ей договорить. Ее ироничная манера выводит его из себя.

— Оставь свои нравоучения, все их знаю наперед, ничего нового выдумать не сможешь, а все старые мне знакомы, — резко говорит он и чуть сдержанней продолжает: — Разумеется, можно заняться и еще чем-либо, но мне хочется стать врачом.

— И почему бы не стать, то, что отказали, это еще не конец. Ты еще не думал, может, есть какие-нибудь другие возможности поступить учиться? — спрашивает Симона.

Из всего сказанного в сознании Балтуса застревает только «ты». Ты, сказала она. И таким проникновенным голосом. Это производит на него ужасно благостное действие.

— Может, сыграешь нам настоящую песню? — спрашивает она.

А Моника говорит:

— Тогда, может, отведаем сначала нашего вина, или ты перепутаешь струны, если выпьешь бокал?

Они чокаются. Балтус берет гитару, наигрывает одну, другую мелодию, никак не может решить, что же играть. Отпивает глоток и спрашивает:

— Может быть, у дам есть какие-либо особые желания?

— Играй хоть что-нибудь. Мне, например, нравится Лакоми. Ты что-нибудь знаешь из его вещей? — Симона подливает Балтусу вина.

Теперь петь? Нет, дурачком он казаться не желает.

Сперва он сыграет им блюз. Обе девушки сидят на одной кушетке близко друг к другу и настороженно слушают. Балтус смотрит на них обеих. Симона прислонилась спиной к стене и тихо вторит мелодии. Моника сидит, уткнувшись подбородком в колени.

Балтус мало-помалу обретает нужное настроение, он поет…

Стоит в Нью-Орлеане дом,
Стоит вдали от счастья…

Дома у него есть пластинка «Америкэн Фок Блюз Фестивал». Любимая песня с этой пластинки называется «Нет лучше ночи ничего». Теперь ее очередь. Пропуски в тексте он заполнит свистом. Он настолько ушел в музыку, что его воображение рисует реальность в исключительно выгодных для него красках.

Девушки хихикают, он, грезится ему, сидит между ними. Моника целует его в левую щеку, Симона протягивает к его губам свой бокал, он пьет.

Пока комнату наполняет блюз, его фантазия выходит на новый вираж: кушетки сдвинуты вместе, он лежит между девушками, они ласкают его, начинают раздеваться…

Прежде чем Балтус успевает насладиться этой грезой, в дверь стучат. Не в ритме блюза. Моника встает и открывает дверь. Балтус слышит голос старой дамы.

— Вот, Моника, я ставлю тут, возле двери. Я еще два одеяла положила, чтобы молодой человек не замерз. Ну все, спокойной ночи.

Балтус еще не успевает сообразить, что это значит, а Моника уже вернулась, присела на подлокотник кресла и теперь объявляет медовым голосом:

— Мы решили не выставлять тебя на холод и ветер, к тому же в черную ночь. Ты можешь переночевать у нас.