Гитлер и Габсбурги

Большой венок от детей, сделанный из белых роз, поставили между родительскими гробами в Императорской капелле дворца Хофбург[362]. Белые цветы традиционно символизировали мир. Их прислали император Германии Вильгельм II, британские король Георг V и королева Мария, президент Вудро Вильсон и другие главы государств. Франц-Иосиф и его дочери не прислали ничего. Цветы от Габсбургов прислали только эрцгерцог Карл с Зитой и вдова кронпринца Рудольфа Стефания[363]. До самой своей смерти она была убеждена, что загадочная смерть Рудольфа и случившееся через четверть века убийство в Сараево – дело тайных сил в правительстве Франца-Иосифа[364].

Многие национальные меньшинства, угнетаемые в Австрии, видели во Франце-Фердинанде своего единственного защитника и покровителя. На ленте траурного букета от румын, самого многочисленного национального меньшинства Венгрии, была красноречивая надпись: «Нашей последней надежде с глубочайшей преданностью»[365].

Пятьдесят тысяч человек терпеливо ждали целую ночь, чтобы проститься с убитой парой, которая покоилась в Императорской капелле. Утром большинству не разрешили присутствовать на пятнадцатиминутной поминальной службе, которую днем посетила императорская семья. Детей Гогенберг на нее не пригласили. Те, кто все-таки попали в капеллу, увидели два совершенно одинаковых гроба, окруженные множеством горящих свечей. Но гроб эрцгерцога стоял на шесть метров выше гроба его жены: двор так и не признал, что она Габсбург[366].

Ближе к ночи гробы отвезли на ту самую железнодорожную станцию, с которой Адольф Гитлер когда-то уехал в Вену. Их поставили в грузовой вагон, чтобы отвезти в замок Артштеттен для погребения. Габсбурги, дети Гогенберг и их родственники Хотеки ехали в отдельных экипажах. Дворцовый протокол предписывал, чтобы дети Франца-Фердинанда находились отдельно от членов правящего дома. В Артштеттене католическую заупокойную мессу отслужил епископ Йозеф Ланьи, которого потом до конца жизни преследовали воспоминания о страшном провидческом сне[367].

После похорон в Артштеттене к императору во дворец вызвали полковника Карла Бардольфа, который ездил в Сараево с эрцгерцогом и герцогиней и видел их убийство. Франц-Иосиф особо спросил о том моменте, когда был застрелен его племянник: «Как вел себя эрцгерцог?» Полковник отвечал: «Как солдат, ваше величество». Император заметил: «Этого и следовало ожидать от Его императорского высочества. – помолчал и поинтересовался: – А как прошли маневры?»[368] Он не задал ни одного вопроса о герцогине Гогенберг, погибшей защищая собой мужа от пули убийцы.

Австрийский аристократ принц Людвиг Виндишграц писал:

Меня возмущало, что теперь каждый осел мог пинать мертвого льва… Не успели его положить в гроб, как все его протеже, креатуры, друзья и сотрудники полетели со своих постов и назначений. Придворная клика и военная камарилья, которых наследник, что называется, не видел в упор, устранили решительно всех. Именно с тех пор старая система утвердилась окончательно и бесповоротно до самой смерти Франца-Иосифа[369].

Граф Отто Чернин, последний министр иностранных дел Австро-Венгрии, друг и сосед эрцгерцога и герцогини, видел, что надвигается крушение мира, и писал:

Многие вздохнули с облегчением, услышав о смерти Франца-Фердинанда. При дворе в Вене, в будапештском свете больше радовались, чем горевали… Никто не мог и подумать, что гибель этого сильного человека повлияет на всех, затянет в мировую катастрофу[370].

Адольф Гитлер ликовал, узнав об убийстве; он был уверен, что война теперь не за горами. Он был убежден, что война вознесет Германию над всеми государствами, сделает немецкий народ господствующим на всей планете, сметет империю Габсбургов[371].

9. Тупое оцепенение

Никогда не любил я так сильно наш Старый Свет, как в эти годы накануне Первой мировой войны, никогда так не надеялся на единство Европы, никогда не верил в ее будущее так, как в ту пору, когда нам мерещилась заря новой эры. А на самом деле это было зарево уже приближающегося мирового пожара.

Стефан Цвейг

…Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей Восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие[372].

Владимир Ильич Ленин – Максиму Горькому, январь 1913 г.