Гитлер и Габсбурги

В год смерти Эрнста не стало и Франца Яначека; порвалась еще одна связь с прошлым. Он служил у Гогенбергов уже тогда, когда сестры и двух братьев еще не было на свете. После того как умер Эрнст, не стало двух старших сыновей и Франца Яначека, выросли и обзавелись собственными детьми молодые Гогенберги, дочь Франца-Фердинанда, наверное, чувствовала себя гораздо старше своих пятидесяти трех лет.

Через девять месяцев после похорон Эрнста Советский Союз наконец согласился прекратить свой десятилетний контроль над Австрией. После этого Москва еще тридцать пять лет сохраняла власть над Восточной Европой, в том числе и Чехословакией; но обретенный суверенитет дал Австрии и Гогенбергам второй шанс[956].

Государственный договор 1955 г., восстановивший суверенитет Австрии, был подписан во дворце Бельведер бывшим канцлером Леопольдом Фиглем. Когда-то, подобно Максу и Эрнсту Гогенбергам, нацисты объявили его врагом государства, а Адольф Гитлер посадил в тюрьму за государственную измену.

По мнению Софии Ностиц-Ринек и Максимилиана Гогенберга, дворец Бельведер как нельзя лучше подходил для этого исторического события. Их мать и отец всегда любили его, и Эрнст очень обрадовался бы, что договор подписывает бывший узник Дахау. Их младшему брату всегда нравились и Леопольд Фигль, и дворец, где прошло почти все их счастливое детство. После подписания договора Бельведер больше не ассоциировался с Адольфом Гитлером.

Как только Гогенберги освободились от строгого надзора СССР, Элизабет и Максимилиан удивили своих сыновей тем, что снесли в Артштеттене две стены, за которыми оказалась тайная комната. Еще до войны часть коридора отгородили досками и заштукатурили. Получилась кладовая для бесценных картин, мебели, фамильных ценностей. Пока в Артштеттене квартировали то нацистские, то русские войска, младшие Гогенберги понятия не имели о кладовой. День, когда все сокровища увидели дневной свет, они всегда потом называли «вторым Рождеством»[957].

Среди наспех упакованных произведений искусства была и коллекция керамических овечек, которых Франц-Фердинанд дарил супруге все тринадцать лет брака. Когда София Ностиц-Ринек узнала, что все они нашлись в целости и сохранности, для нее это стало самой радостной новостью[958].

Гогенбергов окружало прошлое, они соприкасались с ним почти ежедневно, а вот их детей уже мало волновало, что было до их появления на свет. Георг Гогенберг вспоминал, что как-то раз, прогуливаясь с отцом, испытал нечто вроде озарения. Он рассказал об этом только своей матери и много лет не делился больше ни с кем:

Мы часто прогуливались в садах дворца Бельведер, потому что они были ближе всего к нашей венской квартире. Отец порою шутил, что мы переместились всего на пятьсот метров: в нынешнюю квартиру из своего бывшего дома – Бельведера. Я знал, что когда-то давно он там жил. Это был просто жизненный факт, и ребенком я никогда особенно о нем не задумывался. Однажды он указал на какое-то окно и произнес: «Вон спальня моей матери; я в ней родился». Было очень трогательно и здорово думать, что там он появился на свет и его детство прошло в таком красивом дворце.

И вдруг прошлое стало и реальным, и нереальным. До меня мало-помалу начало доходить, как много в своей жизни потерял он и как мало – я. Он был там, где появился на свет, но, так сказать, вне того, что когда-то знал. Все перевернулось с ног на голову, изменилось до неузнаваемости. Сначала кто-то, потом никто – как же это было ужасно. Все было не так, как представлялось вначале, но он как будто этого не чувствовал. За эти годы у меня не раз была возможность зайти в Бельведер. Была она и у моего отца, но он так и не побывал во дворце, где родился[959].

Максимилиан Гогенберг вспомнил, что общественная жизнь есть и за околицей деревни Артштеттен. Он заявил: «Моя семья живет в Австрии вот уже семьсот лет, поэтому, надеюсь, не возьму на себя слишком много, если и мой голос прозвучит в обсуждении важнейших вопросов жизни моей родной страны»[960]. На его решение повлияла, помимо прочего, запомнившаяся ему надпись на воротах мемориала Дахау: «Пусть память о тех, кто томился здесь в 1933–1945 годах, объединит живущих в защите мира и свободы и в уважении человеческого достоинства».

Их с Элизабет поездка в Рим тоже сыграла свою роль. По личному разрешению папы Пия XII Макс увидел знаменитое на весь мир ватиканское собрание нарисованных географических карт. Рассматривая изображения Европы, он громко сетовал на политические границы, разделяющие континент. Тихий смотритель спокойно возразил, что это сделали политические и религиозные руководители и они же должны объединить его. В его словах прозвучала та же мысль, что и в надписи в Дахау. Макс считал, что никто лучше Отто Габсбурга не сумеет претворить ее в жизнь, но для начала нужно было вернуть двоюродного брата в Австрию[961].