Гитлер: мировоззрение революционера

«То, что этот по-прежнему продолжающийся спор смог возникнуть и даже должен был возникнуть, — резюмировал он в 2009 г., — связан, как это часто случается в похожих спорных случаях в науке, с понятиями, используемыми для спорного предмета: одни, как например, Ганс Моммзен и Генрих Август Винклер, привязывают проект модернизма, процесс модернизации и констатацию черт современности в нормативном смысле к демократизации, эмансипации и гуманности; другие, например Райнер Цительманн и Михаэль Принц, разрывают эту коннотативную связь и признают даже за такой аморальной сущностью, как национал-социализм, модернистские намерения и модернизирующие эффекты…»[138]

Однако за этим спором скрывается, может быть, нечто большее, чем различное истолкование понятия. 30 лет назад, когда вышла моя книга, повсюду царил почти безграничный оптимизм по поводу прогресса, заразивший многих историков и политологов. Коммунистические системы рухнули, и американский политолог Френсис Фукуяма обосновывал в своей привлекшей тогда внимание книге даже «Конец истории»[139], который якобы пришел с окончательной, универсальной победой либеральной демократии.

Уже незадолго до переломных годов 1989-го и сл. политолог Мартин Криле привел в своей книге «Всемирная демократическая революция» (1987) аргумент о существовании закономерности, в соответствии с которой в конце концов демократия начнет свое всемирное победное шествие. При этом он ссылался на телеологическую философию истории Гегеля и Канта, для которых всемирная история была историей прогресса свободы и осознания свободы. А Иоахим Фест, автор важной биографии Гитлера, выпустил книжицу, где провозгласил «Конец утопической эпохи».

В 1991 г. я решительно выступил против этих тезисов[140]. В статье «О тоталитарной стороне модернизма» я предостерег — как мы спустя 26 лет знаем, к сожалению, справедливо: «Вне всякого сомнения, существует опасность, что мы окажемся под слишком большим впечатлением от завораживающей силы нынешнего развития. Стоит скептически отнестись к тому, что некоторые наблюдатели поспешно заявляют о конце истории, который настал с окончательной победой демократического порядка»[141].

Не только национал-социализм, но также и сталинизм в России показали в XX в., что модернизация и демократия могут идти рука об руку, но вовсе не обязаны. Сегодня пример Китая еще раз демонстрирует, что динамическая модернизация необязательно должна совпадать с демократизацией и открытым либеральным обществом.

Самое информативное резюме споров об «амбивалентности модернизма в национал-социализме» представил в 2003 г. Риккардо Бавай. Он подробно излагает тезисы, отстаиваемые Михаэлем Принцем и мной, а также критические положения таких историков, как Фрай, Байор или Моммзен[142]. К какому выводу пришел сам Бавай? С учетом принципиальной контингенции истории и под углом зрения неразрешимой амбивалентности модернизма можно «с полным основанием выдвигать аргументы в пользу критического, освобожденного от своих нормативных импликаций понятия модернизации, как и модернизма».

Модернизация и бесчеловечность вовсе не должны исключать друг друга, а бесчеловечная модернизация никоим образом не есть contradicto ш adjecto[143]. Третий рейх, делает вывод Бавай, не был отклонением от секулярного процесса развития и «по своей сути был устремлен вперед и в будущее». Не в последнюю очередь именно поэтому национал-социализм представлялся таким привлекательным многим современникам, полагает Бавай. «В меньшей степени его можно понять как проект антимодерна, а в большей — как проект другого модерна»[144]. Это толкование соответствует моим собственным тезисам, которые я подробно развивал во многих работах[145].

В отношении общественно-политической сферы Бавай констатирует следующее: «Национал-социализм содействовал эрозии традиционных связей, ослаблению и детрадиционализации социальной структуры германского общества, при том, что модернизация проходила по-разному из-за большой устойчивости сельской и религиозной среды»[146]. Бавай подчеркивает революционные претензии национал-социализма, а также осуществление политической революции в 1933–1934 гг., оппонируя, однако, тезису о том, что речь шла и о социальной революции.

Вопрос о модернизме национал-социализма очень занимает исследователей и сегодня. Марк Роузман отмечал в 2011 г.: «Более чем другие недавние исторические явления и проблемы, Третий рейх вызвал пристальное внимание к его отношению к современному миру»[147]. Он видит проблему споров в неясности по поводу того, что означает модернизм. С одной стороны, были отброшены нормативные импликации старых теорий модернизации (в которых модернизация была неразрывно связана с демократизацией и плюрализмом), с другой — появился, как выражается Роузман, новый «контрнарратив „фатального потенциала“ современности, и отчасти то, что нацисты были продуктом своей конкретной эпохи, а не общего модерна».