Гитлер: мировоззрение революционера

Скепсис Велера предположительно является результатом политизированной историографии, которая нормативно использует понятие «модернизация» в смысле подлежащего положительной оценке общественного прогресса. Велер заявляет: «Оценка всего масштаба модернизации с неизбежностью несет нормативный заряд»[110]. Почему это должно быть «неизбежным», остается туманным; сам я никогда не использовал понятие «современный» нормативно[111]. Правда, не имея возможности совершенно отрицать модернизирующие действия Третьего рейха, Велер, однако, полагает, что обеспечившая подъем мобильность возникла не как целенаправленно запланированная мера по модернизации[112]. Он выражается несколько неопределенно: «Поэтому позволительно [sic!] задать вопрос: не могут ли и подготовка, и ведение войны на уничтожение и создание модели царства расы господ вызвать к жизни такие импульсы с модернизирующим эффектом, которые не были запланированы как таковые, но после крушения всех намерений и ужасающей платы пойти на пользу выжившим и новым поколениям?»[113]

И у Велера можно наблюдать, что он выступает против взглядов, которых никогда не было ни у одного серьезного историка: «Социальная политика режима никогда не имела в виду то справедливое распределение возможностей, которое поддерживает опирающееся на конституцию демократическое социальное государство»[114]. Это само собой разумеется, и утверждать такое было бы действительно абсурдно[115]. Из-за этого, однако, не становится ложным тезис, что для Гитлера и национал-социалистов речь шла о том, чтобы внутри «народного единства» улучшить социальную мобильность и шансы рабочих на продвижение по социальной лестнице.

Доводы, приводимые против этого Велером, не убеждают: «Если посмотреть на конкретные результаты часто переоцениваемой социальной политики, становится видно, что Веймарская республика тратила в 1929 г. 9 % общественного продукта, режим национал-социалистов в 1939 г. лишь 6 %»[116].

То, что государство во времена массовой безработицы (в 1929 г. безработными были 1,9 млн человек) тратит на социальные меры больше, чем во времена полной занятости (в 1939 г. безработных насчитывалось 119 000 человек), является слабым доводом против — как формулирует Велер — «часто переоцениваемой» социальной политики в Третьем рейхе.

Моммзен также недооценивал уже в 2010 г. реальные эффекты социальной политики национал-социалистов, тем временем уже изученные исследователями, когда писал следующее: «Устранение противоречий между трудом и капиталом ограничивалось официальными жестами, вроде участия предпринимателей в первомайских демонстрациях, и незначительными социальными корректурами, как, например, введение верхнего предела для дивидендов, косметические программы „сила через радость“ и „красота труда“, а также участие представителей высших слоев в публичном поедании похлебки и в зимней помощи»[117].

Точка зрения Велера и Моммзена не соответствует современному уровню исследований. Норберт Фрай, как уже было показано, в 1993 г. решительно критиковавший мои тезисы[118], формулирует, по-видимому, в значительной степени преобладающий среди исследователей консенсус, когда заявляет в своем описании Третьего рейха: «Социальная политика консолидированного режима национал-социалистов не была всего лишь реакционной или риторической, а являла собой нечто большее, чем точно скалькулированное средство для целей тоталитарной манипуляции. Пусть начальная социально-политическая активность ГТФ… была продиктована политическими мотивами власти, но на ее основе все же возникла существенная и частично даже прогрессивная социальная политика». Фрай пишет, что, например, увеличение продолжительности отпуска в период правления национал-социалистов с трех до шести-двенадцати дней «было достижением даже по мировым меркам»[119]. Одним из самых впечатляющих успехов национал-социалистов в социальной и общественной сфере, замечает Фрай, было «распространение чувства социального равенства»[120].

Ни подъем НСДАП, ни быстрое развитие и широкое признание власти национал-социалистов не могут быть объяснены преимущественно применением тоталитарных манипулятивных приемов, подчеркивает Фрай, уходя от своей прежней точки зрения. Манипулятивные приемы играли, правда, определенную роль, «однако решающее значение имело то, что режиму, как прежде „движению“, удалось убедительно обратиться к потребностям и устремлениям широких слоев, объявить их своими и по крайней мере частично их удовлетворить. В этом заключался модернизм национал-социалистического государства; этим объясняется его продолжительная способность мобилизовывать массы и сохранять их лояльность. У многих простых людей — крестьян, рабочих, служащих — впервые появилось чувство, что политики принимают их всерьез и понимают, считает Фрай. «Когда в германской истории народу доставалось столько явного, демонстративного внимания и социальной заботы?»[121]