Гитлер на тысячу лет

От желтухи солдаты превратились в призраки, только на нашем участке, напротив Адлера и Туапсе, за несколько недель были эвакуированы двенадцать тысяч больных желтухой. От нашего Легиона, как и от многих других подразделений, осталась лишь бледная тень — седьмая часть прежнего состава! Изнеможенные мы обосновались на высоте в более чем тысяча метров на горных вершинах, выметенных ураганами, под деревьями, скрученным осенними ураганами. Русские подбирались ночью, ползком от пня к пню, приближаясь к нашим залитым водой окопам, служившим нам разделительной полосой. Мы позволяли им приблизиться на два-три метра. В темноте мы сходились в жестокой рукопашной. Днём стоял такой плотный заградительный огонь, что трупы погибших за ночь остались висеть на проволоке, пока через две-три недели у них не начали отваливаться головы, и нашим глазами открылось сводящее с ума зрелище высыпавшихся из гимнастёрок белёсых позвонков.

Почти все были ранены. У меня была дыра в желудке и прободение печени. Что мог я сделать, кроме как оставаться с моими людьми на грани депрессии? Оголодавшие, обросшие мы были лишь человеческими обломками. Как в таком состоянии мы переживём вторую зиму, когда под снегом окажется вся горная цепь и все окрестности?

Именно тогда, 19 ноября 1942 г. в пять часов утра, на другом краю южного фронта, на северо-западе Сталинграда, перед мостом у Кременской, на Доне, загрохотали тысячи советских пушек, тысячи танков пошли в наступление на позиции Третьей и Четвёртой румынских армий. Спустя неделю двести тридцать тысяч немецких солдат попали в окружение под Сталинградом. На самом деле, положение было не более тяжелым, чем те двадцать котлов, в которые до этого попадали русские, и вырваться из него не составляло особого труда, если бы некомпетентность и безволие этого ничтожества, которым был генерал Паулюс, не превратило его за несколько недель в катастрофу. Вторая мировая война приблизилась к большому перелому. Прежде непобедимая Германия Гитлера впервые потерпела сокрушительное поражение. С этого момента она покатилась по наклонной плоскости. Падение длилось почти тысячу дней, пока последний труп, труп Гитлера не сгорел в Берлине, облитый двумястами литрами бензина, в почерневшем от гари саду Канцелярии.

9. Гитлер, каким он был?

Гитлер, этот человек, даже об обгоревших останках которого, спустя десятки лет после его смерти, никто не может точно сказать сохранились ли они или что с ними случилось, каким он был? Кем был этот человек, перевернувший мир и навсегда изменивший его судьбу? Каков был его характер? Какие чувства он испытывал? О чём он думал? Что волновало его сердце? Было ли у него вообще сердце? И каков был его внутренний путь, приведший его к тому дню, когда в сотне метров от торжествующих победу русских, он вышиб себе мозги?

Я знал его, мы были знакомы на протяжении долгих десяти лет, я видел его вблизи и в моменты его торжества, и в тот момент, когда вокруг него рушился мир, созданный его руками и его мечтами. Я знаю. Я знаю, каким он был — как политический лидер, как военачальник, как простой человек со всеми потрохами. Конечно, очень легко пинать труп мёртвого врага; можно говорить, писать, придумывать всё, что угодно, благо публика примет всё, лишь бы это не противоречило общепринятому представлению о Гитлере, — как о неком чудовище! — а редкие свидетели, которые могли бы опровергнуть это мнение, предпочитают помалкивать из опасения быть подвергнутыми тому же позорному поруганию, что и мёртвый Гитлер.

Но меня совершенно не волнует ни то, что говорят публике, ни то, что говорит она. Для меня важна истина, то, что я знаю.

Поистине нужно обладать тупоумием стада, чтобы поверить в то, что человек, увлекший за собой сотни миллионов немцев, за которого умирали миллионы молодых людей, был новым Сарданапалом или Нероном, с утра до вечера пьющим кровь в своём безумии.

Я вновь вижу его в Берлине, 1-го мая 1943 г., на вершине огромной трибуны, на аэродроме Темпельхоф. Стотысячная толпа ревела от восторга под его взором. Однако я был разочарован. Он был красноречив, но его речи не хватало нюансов, она была слишком простой, слишком прямой и довольно монотонной. Латинская публика была бы более требовательной. Даже его ирония была грубовата. Это было красноречие, как сила, а не красноречие, как искусство.

Не произвел на меня особого впечатления и его сверкающий взгляд. Вопреки тому, что говорят, он вовсе не пронизывал собеседника. В блеске его красивых голубых глаз не было ничего непереносимого. Конечно, в его живом взоре чувствовалась сила, но он не стремился не запугать, не подчинить, не, тем более обольстить. Можно было пристально смотреть ему прямо в лицо, не чувствуя себя подавленным, и это ничуть не раздражало его.

То же самое можно сказать и о знаменитых флюидах. Безумная старуха, румынская принцесса Елена дописалась до того, что, якобы, при рукопожатии от пальцев Гитлера исходил некий электрический разряд, несомненно дьявольского происхождения!