Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

1 июля Додд со своей дочерью Мартой заехали к резиденции Папена. Марта заметила, что юный сын вице-канцлера стоит за занавесками, и позже он сказал Доддам, что его семья благодарна за этот жест поддержки во времена, когда никто больше из дипломатов не решался приближаться к их дому. Посол Додд также прислал открытку с сообщением: «Надеюсь, вскоре мы сможем созвониться». По словам Марты, отец её Папену совершенно не симпатизировал, полагая его «черным трусом, шпионом и предателем». Но он таким образом выражал свое неодобрение жестоким методам новых властей Германии.

На вечеринке 4 июля резиденция Додда была изящно украшена красными, белыми и синими цветами, расставленными по столам, а также американскими флагами. Пока оркестр играл американскую музыку, американские дипломаты и журналисты общались с немецкими гостями. Марта и её брат Билл сардонически приветствовали приезжающих немцев вопросом, ставшим исключительно обыденным после «ночи длинных ножей»: «Lebst du noch?», в переводе – «Ты еще жив?». Некоторых нацистов это очень бесило.

В некий момент дворецкий сообщил Марте, что приехал сын Папена, тот самый, которого тремя днями раньше она видела за окном. Тот заметно нервничал и стал говорить с послом Доддом о том, какие нелепые обвинения предъявляются его отцу, якобы участвовавшему в заговоре против Гитлера вместе с Ремом, Шлейхером и другими. Несколько дней спустя, когда его уже освободили и прямая опасность миновала, оба Папена открыто пришли в гости к Додду, чтобы просить американских журналистов обратить внимание на информацию о политике, который все еще формально входил в гитлеровское правительство, но чуть не стал одной из его первых жертв. Несмотря на личную нелюбовь Додда к Папену, это был для вице-канцлера реальный способ продемонстрировать, что у него есть американская поддержка. Как сформулировала Марта, «немцы в те времена все еще уважали мнение американцев и даже побаивались его».

Её отец пришел к иному выводу, несмотря на то что помог спасению Папена, дав ему возможность послужить новым господам. На той же неделе к нему пришел один из профессоров Берлинского университета, как бы поговорить о лекции, которую 13 июля Додд собирался читать на историческом факультете. Немец был очень раздосадован жестокостью, которую нацизм разбудил в его соотечественниках: его шокировало, что они оказались способны на такое варварское поведение. Он особенно похвалил редакторскую колонку в лондонской Times, где нацистская «ночь длинных ножей» была названа возвратом к Средневековью. «Бедная Германия, она теперь десятилетиями не оправится от этого. Если б я мог переехать в другую страну, я бы просто ушел сейчас из университета», – сказал он.

В своей дневниковой записи от 8 июля Додд признает, что испытывает все больший пессимизм. К нему приезжала американская делегация, но она просила ничего не говорить о ней прессе, чтобы потом в Америке у них не было проблем из-за того, что они ездили в Германию. Совершаемые гитлеровцами убийства наращивали враждебность к Германии в других странах. Что до самой Германии, то Додд писал, что он «не знает стран, где психология пришла бы в настолько ненормальное состояние».

Посол все чаще сомневался в осмысленности собственной миссии. «Мне поставили задачу работать здесь над установлением мира и хороших отношений, – писал он. – Я не понимаю, как можно что-то сделать, пока Гитлер, Геринг и Геббельс управляют страной. В жизни не видел и не читал, чтобы на подобном месте оказывались три менее подходящих человека». Если дочитать дневник до этого места, то словно слышишь, как Додд вздыхает, дописывая: «Не пора ли мне сложить полномочия?»

* * *

23 февраля 1934 г. Уильяму Ширеру, жившему в Париже со своей женой Тесс, исполнилось тридцать – но поводов праздновать и радоваться у него было мало. Чуть раньше, в 1925 г., он сразу по окончании колледжа уехал из Седар-Рапидс в штате Айова, чтобы пожить интересной жизнью репортера и поездить по миру. Он работал в Париже на Chicago Tribune, познакомился там с Эрнестом Хемингуэем, Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом и Айседорой Дункан; он старался получать задания, которые давали ему возможность поездить по всей Европе, добираясь до самого Афганистана и даже до Индии, где он подружился с Махатмой Ганди, а также подхватил малярию и дизентерию. В 1932 г., когда Великая депрессия подходила к своим худшим временам, он потерял работу и неудачно травмировался при катании на лыжах, потеряв глаз. Они с Тесс попытались пожить в Испании на его сбережения, пока он работал над романом и ранними мемуарами, но ни то ни другое не опубликовали. Когда он вернулся в Париж, то нашел себе в январе 1934 г. работу в парижском отделении New York Herald.

Но, как он писал в дневнике в день своего рождения месяцем позже, это была «худшая работа в моей жизни».