Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Когда Томпсон наконец прибыла в Берлин, она отправилась прямиком в отель «Адлон», где чувствовала себя «как дома». Улыбчивый бармен ждал там с популярным сухим мартини. «Как я была рада вернуться!» – вспоминала она. В отеле все было идеально. «Все вежливые, все чисто, все в идеальном немецком порядке». Но коллеги-журналисты предупредили её не пользоваться телефонами в отеле, потому что все прослушивалось. Томпсон нашла дешевую забегаловку с телефонной кабинкой в глубине и оттуда позвонила некоторым своим немецким друзьям.

Американская корреспондентка позавтракала с молодой женщиной, работавшей стенографисткой в государственном банке. У нее были «прозрачные, как вода», глаза, писала американка. «Глядя на нее, понимаешь, что она никогда в жизни не лгала».

– По-вашему, здесь правда так все плохо, как думает внешний мир? – спросила у Томпсон эта женщина. Когда репортер ответила, что вернулась в Германию, чтобы посмотреть на все самой, то женщина пояснила: сама она поначалу не была нацисткой, но с момента прихода Гитлера к власти даже в её банке все изменилось. Зарплаты стали пониже, но в основном их урезали директорам и другому начальству. А с рядовыми работниками стали, наоборот, обходиться чуть лучше, социальные различия сгладились.

– Мы словно стали принадлежать к одной большой семье, – сказала она. И хотя уже поговаривали о распределении продовольствия, она говорила, что все готовы на жертвы, лишь бы работа была.

Томпсон спросила её о «ночи длинных ножей». Та призналась, что для нее было «полнейшим шоком» узнать, какими коррумпированными предателями оказались некоторые из нацистских руководителей.

– Вот почему Гитлеру пришлось их казнить, – закончила она, как если бы это было совершенно логично.

Когда Томпсон указала, что в США людей сперва судят, а только потом казнят, немка, по всей видимости, не поняла, в чем проблема. «Это было очень любопытно, – размышляла потом Томпсон. – В Германии никто, кроме нескольких интеллектуалов, не проявил недовольства тем, что не состоялось никакого суда. Они словно забыли, что на свете вообще бывают законы».

Томпсон также встретилась с коричневорубашечником, которого знала с прошлых времен. Тот хоть и признал, что среди нацистов бывали конфликты и что некоторым руководителям хотелось избавиться от Геринга или Геббельса, но настаивал, что никто даже не заикался о подрыве гитлеровского режима и никаких переворотов не замышлял.

– Гитлер нас слил, – объяснил он. – Не было никакого заговора. Никто не предавал Гитлера.

По его описаниям, нацисты расстреляли куда больше его товарищей, чем было объявлено официально, жертв оказалось более трехсот – а не 77, как говорил Гитлер.

Томпсон также встретилась с Отто, немецким журналистом, который раньше рьяно защищал свободу слова, но который теперь, как она замечала, «писал статьи о том, что свобода слова только вредна». За кофе со сливовым пирогом он спокойно объяснил, что революции делают не очень-то милые люди. «Для революции нужны террористы, – сказал он. – Потом, когда революция достигает своей цели, эти люди только мешают. Русские могут ссылать таких людей в Сибирь, а в Германии их некуда девать, только пристрелить». Он согласился, что расстрел супруги бывшего канцлера фон Шлейхера «произвел плохое впечатление за границей» и что зачистка выглядела «не очень». Но, как он настаивал, результатом стала более сильная Германия.

– Сомневаюсь, чтобы в истории случались более аккуратные и организованные революции. Страна консолидировалась. И это на много лет.

Слушая Отто, Томпсон задумалась о некоторых других убийствах, случившихся 30 июня. В Мюнхене застрелили музыкального критика по имени Вилли Шмидт, поскольку приняли за штурмовика с таким же именем, которого на самом деле уже прикончили в тот же день чуть раньше. Убили также католического священника доктора Эриха Клаузенера – причин она себе даже не представляла. Согласно статье, которую она прочитала в британской газете, его кремировали, а прах выслали его жене по почте. «Я пыталась себе вообразить, как это выглядело, когда в дверь позвонил почтальон», – вспоминала она потом, представляя сцену, где почтальон просит ничего не подозревающую вдову расписаться за посылку и в конце прикладывает руку к шляпе. «Они в Германии такие вежливые». Для Отто она сказала тогда вслух:

– Да, в Германии все очень хорошо организовано.

Томпсон пробыла в Берлине всего десять дней. Однажды ей позвонил портье:

– Доброе утро, мадам, здесь господин из тайной государственной полиции, – объявил он.

Вошел молодой человек в плаще того же стиля, что у Гитлера. Он принес ей ордер на высылку из страны в течение сорока восьми часов.

– С учетом ваших многочисленных антигерманских публикаций в американской прессе власти Германии, по причинам национального самоуважения, не могут продолжать оказывать вам гостеприимство, – гласила бумага.