Гюго

Отзыв друга больно поразил Гюго. Ламартин, этот поэтический лебедь, ранил старого друга своим клювом. И либеральные «лебеди» ламартиновского толка, и буржуазные гуси, и монархические коршуны, и всяческие неразборчивые задиристые воробьи неопределенной окраски налетают на автора «Отверженных». Обвинительные речи, пародии, памфлеты так и сыплются на его голову. Образчиком злопыхательства может служить книжка некоего Эжена де Мирекура «Истинные отверженные».

Но хвалебных отзывов не меньше. И самое важное то, что читатели приняли и полюбили книгу. Успех у публики неоспоримый, прочный и долговременный. И не только во Франции. Роман сразу же перевели на многие европейские языки. В далекой России его начали печатать в трех журналах одновременно. Но царская цензура приостановила публикацию «Отверженных»; говорили, что это было сделано по распоряжению самого Александра II. Царь прочитал книгу Гюго и нашел ее опасной для общественных устоев. Но читающая публика России знакомится с романом Гюго во французском издании. С волнением читают эту книгу Толстой и Достоевский.

16 сентября 1862 года в Брюсселе праздник литературы: банкет в честь романа «Отверженные», устроенный друзьями Гюго. За громадным столом собрались гости из Парижа, Лондона, Стокгольма, Мадрида. Звучат заздравные тосты.

Гюго, поднимает бокал за прессу. «За прессу всех народов! За прессу свободную! За прессу могучую, славную и плодотворную!» Пресса — это «локомотив прогресса». «Близится час, когда человечество выйдет, наконец, из темного тоннеля, в котором оно пребывало шесть тысяч лет», — говорит Гюго.

Он обращается к французским друзьям: «Одиннадцать лет назад вы провожали почти совсем молодого человека, сейчас перед вами старик. Волосы изменились, сердце — нет».

Искусство для жизни! (1862–1866)

Каменное кресло на скале, созданное самой природой, — любимый кабинет Виктора Гюго. Уединение. Высь. Горизонты. Здесь перед ним возникают видения «Легенды веков». Сюда несут к нему ветры с четырех сторон света голоса настоящего. Продолжение «Легенды веков». Творимая сегодня жизнь. Ее голоса призывают: стоны, мольбы о помощи, отдаленные звуки боя. Злобный вой врагов. Нет. Он не станет читать тех семисот сорока статей (издатели его точно подсчитали их число), которые опубликованы против него реакционной и клерикальной печатью Бельгии, Италии, Австрии, Испании. Жизни не хватит, если сводить счеты с каждым мелким хищником. Но он будет продолжать бой со всей черной сворой, откликаясь на голоса воинов света — бойцов прогресса, таких, как Герцен, Гарибальди, Барбес, Джон Браун, таких, как тот безвестный русский офицер, что попросил французского поэта выступить в защиту, восставших поляков, как те мексиканские патриоты, что отстаивают свою родину от захватчиков-колониалистов. Он всегда будет выступать против гнета и унижения человека, против войн и смерти, плахи и виселицы.

Какой-то безвестный поэт обратился к бельгийскому королю с просьбой о помиловании девяти преступников, приговоренных к смертной казни в городе Шарлеруа. Он подписал свои стихи именем Виктора Гюго. «Когда дело идет о спасении человеческих жизней, то пусть употребляют мое имя», — написал Гюго в своем воззвании, обращенном к бельгийскому народу. Дело пересмотрели, и казнь семи преступникам была заменена каторгой.

Осенью 1862 года в Женеве пересматривалась конституция. Гюго обратился к народу республики с призывом отменить смертную казнь. В своем воззвании он разоблачал законы сытых, направленные против бедняков. Не жизнь и достоинство человека призваны они охранять, а достояние и привилегии властителей. «Дряхлая кара прикидывается угнетенной невинностью, — писал он. — Сослать, например, Жана Вальжана на каторгу за корку хлеба — да разве это мыслимо? А между тем в 1816 году она сослала на вечную каторгу голодных бунтовщиков департамента Соммы… Закон всегда косо смотрит на голод.

Было бы отрадно, если бы Женева пошла вперед в тот момент, когда вся Европа движется назад, и отменила бы смертную казнь… Смерть смерти!» — призывал писатель.

Конституция Женевы была пересмотрена. Смертная казнь отменена в маленькой республике.

* * *

На Гернсее Гюго часто видит детей с впалыми щеками, с лицами, прозрачными от бледности. Видно, они никогда не едят мяса, не знают, что такое лакомства, не знают веселых домашних праздников, когда на столе изобилие, когда все кругом улыбаются. Это дети бедняков. Но бедняки — гордые люди, их нельзя оскорблять подаянием. Дети бедняков будут гостями в доме поэта.