Гладиаторы

Педант и солдат в душе, он за всем следил собственными глазами. Заговор был составлен, заговорщики вооружены; оставалось не больше одного-двух часов до назначенного момента сходки у трибуна, и он решил посвятить это время Валерии. По крайней мере, его глаза еще раз увидят эту лучезарную красавицу, могущество которой он, казалось, только теперь вполне осознал. Он увидит ее и скажет ей «прости». Она всегда сердечно и благодушно принимала его, и, быть может, ей будет грустно потерять его навсегда. Он засмеялся недобрым смехом, но его сердце забилось так сильно, как не билось со времени детства, когда он остановился у пьедестала статуи Гермеса, под портиком патрицианки.

Валерия сидела в своей комнате, охватив голову руками, и ее длинные рассыпавшиеся черные волосы как плащ спускались до самых ног ее. Все чувства, которые только могут наиболее возбуждать женщину и доводить ее до безумия, терзали ее сердце. Ее разум мутился, и она не решалась думать о бледном лице трибуна, о его стиснутых губах и неподвижном теле, разметавшемся на ложе. Правда, это видение давило ее, как кошмар, но она, почти с бессознательными усилиями, старалась не вникать в его смысл, не вспоминать подробностей, в особенности же не думать о том, что послужило его началом и к чему оно приведет. Нет, образ Эски все еще наполнял ее душу и сердце. Эска в амфитеатре, Эска, прикованный цепью и спящий на жестких и горячих плитах, Эска, идущий рядом с ней по стемневшим улицам, Эска, удаляющийся своим гордым шагом с благородной осанкой, радуясь свободе, дававшей ему возможность уйти от нее, — все еще стоял перед ее взором.

Затем эти мысли сменились более нежными чувствами, которые были необходимы для довершения ее пытки: она мысленно видела себя прекрасной и очаровательной, в полном блеске своих украшений и драгоценностей, опирающейся на его мощную руку, и милое, отважное лицо того, кого она любила. Он склонялся к ней и смотрел на нее тем покровительственным взглядом, который так шел ему. Отдать ему все, сказать ему обо всем, чем она рисковала, обо всем, что она для него сделала, и слышать в награду за это его любящий голос! В своих мечтаниях она почти воображала, что это действительно случилось, до такой степени живо ее сердце представляло эти пылкие желания. Затем она увидела другое лицо на том месте, где должно было быть ее собственное, другое лицо, на которое он смотрел так, как никогда не смотрел на нее. Это было лицо молодой девушки с черными глазами, той девушки, которая с самого начала была ее соперницей! Сумела ли бы она сделать для него столько, со своим бледным лицом, со своими робостью и запуганностью? В эту минуту он уже пришел к ней, шепотом говорил ей на ухо, а его рука обнимала ее талию. Может быть, он хвастал перед ней, что пленил высокомерную римлянку и презрел Валерию ради нее, своей милой возлюбленной. При этой мысли все, что было дурного в ее характере, всплыло наружу, и в порыве отчаяния и безумства, разрушивших столько неуравновешенных сердец, она сказала себе:

«В мире только одно зло. Жизнь — иллюзия, и надежда — ложь. Какой смысл в том, что со мной будет дальше!»

Когда вошла Миррина, она нашла свою госпожу занятой разглаживанием складок своего платья и приведением в порядок рассыпавшихся волос. Не в характере Валерии было обнаруживать то, что происходило в ее душе, и еще менее могла она позволить своей служанке догадаться о пережитом унижении. Миррина была несколько сбита с толку, но благодаря наблюдению и опытности она так хорошо научилась понимать различные странности женщины, обусловливаемые раздражением, что никогда не удивилась бы никакому женскому капризу. Хотя в этот момент она и спрашивала себя, почему ушел Эска и почему ее госпожа казалась такой скрытной и надменной, однако не решилась прямо поставить вопрос или сделать замечание. Она удовольствовалась только тем, что молча предложила свои услуги и заплела черные волосы венцом на лбу Валерии, не показав и виду, что она уверена, будто произошло что-то необыкновенное.

После нескольких минут молчания госпожа уже настолько овладела собой, что могла говорить твердым голосом.

— Я тебя не звала, — сказала она, — чего тебе тут нужно?

Руки Миррины держали длинные шелковистые пряди, и в зубах у нее был гребень, тем не менее она живо отвечала:

— Госпожа, я не стала бы беспокоить тебя в этот знойный и душный вечер… Я даже попрекнула привратника за то, что он впустил… Но он отвечал мне, что ему никогда не запрещалось прежде впускать его, и я подумала, что, может быть, тебе не в тягость будет принять его хотя бы на несколько минут. Мне показалось, что он очень обеспокоен и торопится… У него никогда нет лишнего времени… И я велела ему подождать в сенях, пока я предупрежу тебя.

Для нее не оставалось надежды, но она все же надеялась. Она знала, что это было невозможно, и, однако, сердце ее трепетало при мысли:

«О, если бы только это был вернувшийся Эска!»

— Я приму его, — спокойно сказала она, стараясь продлить свою иллюзию и намеренно избегая вопроса, кто этот неожиданный посетитель.