Гладиаторы

Старик Гирпин смотрел на нее с комическим выражением лица, в котором смешивались вместе почтительность, жалость, изумление и горделивое убеждение, что только ему одному принадлежало право защиты этой девушки, доверявшей лишь ему. Никогда не случалось ему видеть подобной красоты во всю жизнь. Он никогда не знал радостей домашнего очага, никогда не имел ни жены, ни детей, но в эту минуту его сердце испытывало к ней то, что испытывает отец по отношению к дочери.

— Ты спрашиваешь, где ты теперь, — повторил он, — мой хорошенький цветок? Ты в ста шагах от Фламиниевой дороги. Как ты сюда попала? Вот уж чего я сам не знаю. Мошенник, лежащий вон там… Как? Он уж удрал? Ну, я не виноват! Не мог же я ударить насмерть человека, с которым осушил столько бурдюков сабинского вина. Привез тебя сюда Дамазипп — а уж он-то, конечно, знал для чего — в золоченой повозке своего хозяина. Я услыхал твой крик, милый ребенок, а кто любит Эску, тот и меня любит, и я сам его люблю, будь он мужчина, или женщина, или что угодно. Так вот, я сбросил наземь этого толстого отпущенника, а после того как вытащил тебя из повозки, освободил тебя от давивших тряпок.

Говоря это, он приподнял ее и, поддерживая своими мощными руками, медленно пошел вперед, тогда как гладиаторы, сомкнувшись около них, продолжали свой путь под градом насмешек и угроз толпы, державшейся, тем не менее, на почтительном расстоянии. От времени до времени два или три гладиатора, идущих сзади, оборачивались и грозили любопытным, немедленно убегавшим и умолкавшим.

— Куда мы идем и кто нас охраняет? — прошептала Мариамна, повиснув на руке своего защитника. — Ты охранишь меня, не правда ли? — прибавила она доверчиво.

— Это мои товарищи, — нежно отвечал он, — а старик Гирпин будет охранять тебя, моя красавица, как зеницу ока. Я отведу тебя прямо к тебе домой или куда тебе угодно, и никто из них не обидит тебя, покуда я тут… Не бойся.

В эту самую минуту Евхенор, находившийся в шайке и слышавший эти успокоительные слова, хлопнул старого гладиатора по плечу.

— А ты как будто забыл наши условия, — сказал он с недоброй, насмешливой улыбкой.

Лицо Гирпина изменилось, и лоб нахмурился. Теперь он вспомнил, что, находясь с ним, Мариамна была в такой же опасности, как и лежа в той повозке, из которой он взял ее.

Глава XI ПРАВИЛА «СЕМЬИ»

В самом деле, еврейка избежала одной опасности только для того, чтоб подвергнуться другой. Как ни смелы и необузданны были гладиаторы, однако и среди них были известные правила, которых они никогда не нарушали. Когда шайка гладиаторов приготовлялась, или, выражаясь военным языком, «снаряжалась», для какого-нибудь частного дела, гладиаторы, по обыкновению, давали присягу представлять единое неделимое тело до окончания предприятия. Они клятвенно обещали поддерживать друг друга до смерти, пассивно и всецело повиноваться своему начальнику, принимать приказания только от одного его, делать общее дело со своими товарищами независимо от всяких личных чувств корысти или опасения и быть готовыми даже охотно пожертвовать своей жизнью. На всякую добычу — оружие, золото, драгоценности, пленных и т. п., — каким бы путем она ни была добыта, они обязывались смотреть как на собственность шайки, которую следовало делить согласно действующему меж ними кодексу.

Вот почему Гирпину стало не по себе, когда он услышал насмешливое замечание Евхенора. Вот почему, несмотря на все его усилия казаться благодушным и самоуверенным, его голос заметно дрожал, когда он отвечал:

— Я первый нашел ее и снял с повозки. Я опрокинул наземь этого горожанина-бездельника, чтоб позабавить всех вас. Я самый старый гладиатор в шайке, и мне думается, что вы можете оставить ее мне!

Глаза Евхенора уставились на перепуганную девушку. Встретив этот взгляд, она еще ближе придвинулась к своему защитнику, меж тем как грек насмешливо заметил:

— Ты лучше бы выдумал для нас новые правила, потому что ты, видимо, готов нарушать прежние. Товарищи, я обращаюсь к вам! Разве добыча не принадлежит всем и в равной части?

Остальные приблизились в эту минуту, так как теперь они были на более тесной улице, и народ остался позади.

— Известное дело, известное дело! — повторяли во всех концах. — Кто в этом сомневается? Кто тут станет противоречить?

— Так что же ты хочешь делать? — воскликнул Гирпин, раздражаясь. — Не можешь же ты разрезать пленницу на двадцать кусков и дать каждому его долю! Я говорю тебе, что она моя. Оставь ее в покое!

— Нельзя разрезать бурдюк с вином на двадцать кусков, да это и незачем, — отвечал грек, — но можно сделать так, что он обойдет кругом всех наших товарищей, покуда каждый не утолит жажды. Ей-ей, и тут надо проделать то же самое.

Он говорил холодным, насмешливым тоном, и хотя Мариамна не поняла половины его речей, пересыпанных техническими терминами его ремесла, однако поняла достаточно для того, чтоб испугаться предстоящей перспективы.

Старый Гирпин наконец потерял терпение.