Глашенька

– Ты что, все это время на мокрой скамейке сидишь? – спросил Лазарь, подходя к ней. – Голова тебе зачем, Глаша?

– Голова здесь ни при чем, я не на ней сижу.

Его слова были ей неприятны. Вернее, неприятно было, что он так заботливо относится к ее женскому здоровью. Вот именно на этом мог бы и не акцентировать внимание.

– Пойдем, – сказал он. – Посидим где-нибудь, ты согреешься.

Она представила, как они входят в ресторан и как все головы тут же поворачиваются в их сторону. Так уже бывало, и не раз, потому что Лазарь не считал, что подобные мелочи должны в чем бы то ни было его сдерживать и мешать ему встречаться с Глашей там, где он хочет.

Когда-то она испытывала от этого неловкость. Потом перестала обращать внимание.

Но идти с ним в ресторан сейчас она все же не хотела.

– Мне ненадолго, – сказала она.

Лазарь пожал плечами и сел на скамейку рядом с ней. Глаша почувствовала, что он раздражен. Даже зол, пожалуй.

– У тебя неприятности? – спросила она. – На работе?

Когда она спрашивала таким вот образом, он всегда говорил, что на работу ходят рабочие и служащие, а он сам себе работа и вопрос поэтому надо ставить иначе.

Но на этот раз он только поморщился и сказал:

– Не имеет значения.

– Может быть, – пожала плечами Глаша. – Но мне трудно с тобой разговаривать, когда я так явно вижу, что ты думаешь о другом.

– Не обращай внимания. Говори, о чем собиралась.

– А все же?

Глаша и сама не знала, зачем так уж добивается, чтобы он рассказал ей о своих неприятностях на работе.

«А просто время тяну», – вдруг поняла она.

Наверное, Лазарь тоже это понял, потому и поморщился. А чему она удивляется? Знает же, что от него трудно что-либо скрыть.

– Что ты хочешь узнать? – раздраженно бросил он. – Ну да, неприятности. Государство намерено монополизировать рынок лекарств. Минздрав собирается слить пятнадцать предприятий, которые выпускают иммунобиологические препараты. Конкуренция таким образом уничтожается, а где нет конкуренции, там все рано или поздно накроется медным тазом. Хочешь сказать, что тебе это интересно?

Раньше ей это действительно было интересно. Глаша помнила, как дотошно она его однажды расспрашивала, что такое брэнд-дженерики, которые выпускает его «БигФарм», и что означает сильный патентный режим в области фармпрепаратов.

Лазарь тогда приехал к ней в Петровское и, сидя на веранде, два дня писал доклад для какой-то конференции, на которую собирался в Париж. Она прочитала кусок из этого доклада у него на мониторе, вот и стала расспрашивать, и он стал объяснять, и увлекся, рассказывая ей о том, что разработка нового лекарства стоит минимум полмиллиарда долларов, а это значит, что патентная охрана должна быть очень жесткой, но такое требование мало кому нравится, потому что люди склонны чужое считать своим на том лишь основании, что оно им зачем-либо понадобилось, а в современном мире вожделенным куском, который все хотят считать своим, является новая информация, и в мире лекарственных технологий тоже, да тут еще всяческие шарлатаны несут отвратительную чушь, что якобы акулы фармацевтического бизнеса – вот лично он то есть – всячески гнобят прекрасные естественные методы лечения, потому что от них прибыли нет, а ведь именно с их помощью человечество издревле лечило все болезни…

– В общем, никаких патентов на лекарства быть не должно, – сердито говорил он. – Да и лекарств тоже быть не должно. А лечиться предлагается мочой и целебными корешками, как мудрые неандертальцы. И если бы я в силу моей безграничной алчности не производил лекарства, то ни рака, ни туберкулеза, ни прочих простеньких недомоганий давно бы уже не было, а было бы всеобщее счастье и вечная жизнь.

– Но это же бред какой-то! – воскликнула Глаша. – Неужели люди в здравом уме могут такое говорить?

– В мире не так уж много людей в здравом уме, – усмехнулся он. – Зато слишком много завистливых нищебродов, которые хотят стать хозяевами жизни, не обладая для этого никакими способностями. Ну чему ты удивляешься? – добавил он, заметив недоверие в ее глазах. – Октябрьский переворот кто совершил? Именно они. И думаешь, они перевелись? Да хоть сейчас снова то же самое совершат в одночасье, только дай слабину.

Он сидел на ступеньках веранды и сердито грыз травинку. Глаза его сверкали. Глаша слушала не дыша. Солнечные зайчики плясали на его губах, подпрыгивали вверх, и седина у него на висках серебрилась так молодо, будто и не седина это была, а солнечные нити.

И, конечно, ни тени раздражения против нее не было тогда в его голосе.

Теперь блеска в его глазах не было. При дневном свете, на открытом воздухе еще сильнее, чем в спальне ночью, заметно было, как он переменился. Тяжесть появилась в его лице, физическая тяжесть, из-за нее опустились книзу уголки губ и лицо стало выглядеть одутловатым. Да и пить он стал больше, чем когда-либо; Глаша еще перед своим отъездом в отпуск это заметила. К ней он, правда, старался совсем уж пьяным не приезжать, но коньяком от него пахло всегда.