Глашенька

Лазарь приехал под утро. Глаша не думала, что он вернется. Она сидела на веранде не потому, что его ждала, а просто потому, что не могла уснуть.

– Ну что? – спросила она, вставая ему навстречу.

– Да ничего. Обыкновенный аппендицит. Уже прооперировали. Нянька просто старая дура.

– Но это же понятно, что она испугалась, – возразила Глаша. – Она ведь отвечает за ребенка. Хотя, конечно, могла бы сначала разобраться, что с ним.

– Думаешь, у пацана девятилетнего что-то разберешь? – Он улыбнулся. – Лежит весь белый и орет: умираю, умираю! Я его за это отругал уже.

Ясно, что улыбнулся он ее наивности, ее неведению. Конечно, что она могла понимать в детях? Глаша чуть не заплакала. У нее и так весь день слезы то и дело подступали к горлу, а тут еще ночь бессонная, а теперь эта его снисходительная улыбка…

– Интересно, что бы ты сказал, если бы еще и я тебе такое устроила? – небрежным тоном поинтересовалась она.

– Что устроила? – не понял он. – Аппендицит?

– Родила бы.

– Ничего умнее не могла спросить? – вздохнул Лазарь. – В могилу меня хочешь вогнать?

Ничего умнее она спрашивать не стала. Все было понятно и так.

Да, наверное, он в самом деле любит ее. Но лично ее, без лишних дополнений. Ребенок у него уже есть, и другой ему не нужен. Появление другого для него сродни могиле.

Вот жизнь и подсказала ей, что делать. Его устами. Ничего удивительного – он ведь ее жизнь и есть; она уже привыкла, что с этим не поспоришь.

Аборт Глаша сделала в Петербурге. Недалеко, а главное, никто ее не знает. В маленькую частную клинику, найденную по Интернету, она вошла в полуобморочном состоянии. Но оказалось, что операция, учитывая небольшой срок беременности, несложная. Проще аппендицита. Длилось все минут пятнадцать. От наркоза Глаша очнулась уже в палате, так даже каких-нибудь пугающих подробностей операционной разглядеть не успела. В кабинете стоматолога страшнее бывало – там-то она успевала разглядеть все клещи и сверла. Персонал в клинике был приветливый – что, учитывая стоимость услуг, не удивляло. В мило обставленном холле стоял большой аквариум с золотыми рыбками. Через несколько часов после аборта врач осмотрел ее, сделал укол, прописал таблетки и разрешил идти домой. Правда, она не сказала, что пойдет не домой, а на Балтийский вокзал, но такие подробности вряд ли его интересовали.

«Я ничего не чувствую, – глядя с вагонной полки на огни проносящихся мимо дачных станций, думала Глаша. – Ни физической боли, ни… Вообще ничего».

Это было странно. То есть отсутствие физической боли, наверное, объяснялось действием укола, но вот остальное… Все, кто ее знал, и Лазарь особенно, всегда говорили, что она принимает слишком близко к сердцу самые незначительные события, сообщает житейским подробностям чрезмерный эмоциональный накал. А ведь то, что произошло сейчас, это не подробность, это… И – ничего. В сердце пустота, в голове звон – видимо, следствие наркоза.

С этим звоном в голове Глаша и проснулась спустя час. Нет, звон был уже другой, да и не звон даже – прислушавшись, она поняла, что в голове у нее что-то гудит на однообразной низкой ноте. Потом, как-то слишком медленно, почувствовала, что у нее горит лоб, и щеки, и все тело. Она села на полке, прижала ладони к вискам, пытаясь унять гул в голове, – и тут же, вскрикнув, упала на подушку.

Удержать крик она просто не смогла. Внутри у нее, в животе, как будто скрещенные лезвия провернулись, и боль взрезала все тело. Ничего подобного она никогда не испытывала раньше.

«Я раньше такого и не делала…» – еще успела она подумать.

И тут же боль повторилась с такой силой, что мыслей у нее уже не осталось.

Проснулись от ее крика люди. Прибежала проводница, подстелила под Глашу клеенку, чтобы она не лежала на залитой кровью постели. На маленькой станции где-то за Лугой к поезду подъехала «Скорая» и увезла ее в ближайшую больницу.

Ни приветливого персонала, ни аквариума здесь, конечно, не было. Кровати стояли вдоль стен в коридоре, гулял сквозняк, и в реанимации было слышно, как совсем рядом капает вода.

Но это было Глаше безразлично – ей все было безразлично сейчас. Боль нарастала, и она дожидалась только одного: потерять бы хоть сознание…

– Родственникам звони, – сочувственно сказала широкоплечая медсестра, которая и привезла ее в реанимацию на дребезжащей, по дороге чуть не развалившейся каталке. – Пускай лекарства со Пскова привезут, какие доктор скажет. Доктор-то у нас хороший, из бывших, из советских. А лекарств никаких нету, новокаин и то не всегда.

Лазарь позвонил прежде, чем она успела что-нибудь ответить этой чистосердечной женщине. И, главное, прежде, чем наконец потеряла сознание. Глаша еще поднесла к уху телефон, который лежал рядом с ней на каталке, еще услышала его голос, и тут все поплыло у нее перед глазами, боль сделалась слабее, отдалилась, и все отдалилось, отлетело от нее…