Глашенька

Глаша приехала поздним вечером, в больницу к папе ее уже не пустили, и они с мамой сидели одни, даже свет не зажигали, как будто боялись это сделать, а скорее оттого, что растерянность их смешивалась с отчаянием и обе не находили в себе сил хоть на какое-нибудь действие. Они просто впали в оцепенение.

Зазвонил телефон – старый домашний аппарат с крутящимся диском и пронзительным звонком. Глаша вздрогнула. Была уже ночь. Родителям никогда не звонили так поздно, и этот звонок был еще одним знаком перевернувшейся жизни.

– Ответь, дочка, – слабым голосом сказала мама. – Наверное, Катя волнуется. Я ей обещала сообщить, что и как, еще когда папа в больницу лег, да вот видишь…

Мама махнула рукой и заплакала. Катей звали папину двоюродную сестру, которая жила в Опочке.

Глаша сняла трубку и поняла, что не может произнести ни единого связного слова, даже обычного «да». Спазмы сжали горло так, что вырвался из ее горла лишь какой-то хлюпающий звук.

– Глаша! – услышала она. – Что у тебя случилось?

Она не испугалась, не удивилась даже – то, что с ней произошло, как только она услышала его голос, не имело ничего общего с удивлением. Как будто вдруг, одним сильным ударом, распахнули, и не распахнули даже, а выбили окно в душной комнате, и воздух волной влился в нее. Не в комнату, а внутрь самой Глаши.

– Лазарь! – хватая ртом этот огромный воздух, проговорила она. – Папа болен, у него метастазы, он… он…

Больше она говорить не могла. Воздуха, летящего через океан неведомыми умозрительными путями – по проводам, что ли? – ей уже не хватало.

– Глашенька, успокойся, прошу тебя. Не плачь, ну пожалуйста.

Он не сказал ничего особенного. Но как он это сказал! Сердце у нее занялось.

– Не плачь, – повторил Лазарь. – Завтра прилечу – поймем, что делать.

– Говорят, что теперь ничего уже не сделать… – всхлипнула она.

– Сделать что-то можно всегда. – В его голосе мелькнуло то сердитое упрямство, которое она так знала и так любила в нем. Она все любила в нем. – Ты об этом и думай. Только об этом. И не плачь. Завтра в больницу пойдешь?

– Да, – последний раз всхлипнула она.

– Купи по дороге телефон. И сразу мне набери, чтобы я мог тебе звонить.

– Телефон? – удивленно переспросила Глаша.

Обычные чувства потихоньку начали возвращаться к ней. И здравый смысл хотя и слабо, но забрезжил в ее сознании.

– Твой телефон не отвечает, – сказал он.

– Я его забыла! – ахнула она. – Дома в Петровском забыла, на автобус опаздывала. Я ничего не соображала, Лазарь… И когда во Псков ехала, и сейчас…

– Сейчас постарайся уснуть, – попросил он. – Завтра все решим.

Эта мысль – что завтра все решится – действительно не оставляла Глашу до утра. Она не думала ее как мысль, а слышала как слова, произнесенные его голосом.

Но утром, когда она наконец переговорила с врачом, жить этой утешающей мыслью стало невозможно.

– Обнадежить вас нечем, – сказал тот. – Первичная опухоль в желудке, но метастазы множественные, и в печени тоже. Оперировать смысла нет.

– Но, может быть, облучать? Может, химиотерапия? – спросила Глаша. – Невозможно же ничего не делать! – в отчаянии воскликнула она.

– Все, что возможно, мы будем делать. Но честно вам скажу: главным образом из чувства врачебного долга. Даже на ремиссию мы в сложившейся ситуации не рассчитываем.

– Сколько времени… все это будет? – спросила Глаша.

– Месяц, – ответил врач. – В самом лучшем случае. Если такое определение уместно.

С этим она и вошла к папе в палату.

– Ну вот, всполошила тебя мама! – встретил он ее. – Да мне ведь гораздо лучше! Три укола всего поставили, и сразу облегчение. Врачи здесь прекрасные – опытные, внимательные. И что с того, что опухоль? В каком веке живем! Рак не приговор. Ты с Анатолием Васильевичем говорила, с лечащим врачом?

– Нет еще, – покачала головой Глаша.

Она не в силах была сейчас ничего придумывать, чтобы не пересказывать папе слова лечащего врача.

– Так ты скорее к нему пойди узнай, что и как. Они там сейчас насчет операции решают. А я сразу сказал: полностью на ваше, Анатолий Васильевич, усмотрение. У меня этой косности нет, чтобы операцию ни в коем случае. Надо – значит, надо.

– Сейчас пойду, папа, – с трудом проговорила она. – Он пока занят. Как только освободится, сразу же поговорю.

– А вообще ты сюда старайся не ходить, – сказал папа. – Все-таки атмосфера здесь не для женщины молодой. Есть что-то гнетущее, да это и понятно. А разносолов домашних мне все равно нельзя, диету назначили. Так что и сама не ходи, и маму не пускай.

В его старании быть бодрым не было ничего показного, нарочитого – он в самом деле хотел ее успокоить и собирал силы для операции. Он хотел вылечиться. Когда она осознала это, ее охватило еще большее отчаяние, чем прежде, хотя большего, ей казалось, быть уже не может.

В этом отчаянии и нашел ее Лазарь.

Он действительно ее нашел – она сидела в больничном парке и ждала, когда закончится тихий час, чтобы пойти к папе. Лазарь сел рядом на лавочку. Глаша почувствовала его руку у себя на плече. Он осторожно развернул ее и притянул к себе. Она уткнулась лбом ему в плечо и разрыдалась.