Глашенька

– Я с врачом уже поговорил, – сказал он. Его ладонь тихонько поглаживала ее вздрагивающее плечо. – Тянуть нечего – надо его в Штаты везти.

– Это поможет?

Она перестала плакать, подняла на него глаза.

– Не знаю, Глашенька. Но пробовать другие варианты времени уже нет. Визу ему откроют – мы его включили в одну программу, по ней это сразу делают.

– Но мне ведь тоже надо визу! – воскликнула Глаша. И тут же проговорила, побледнев: – О Господи! У меня загранпаспорт заканчивается…

Он даже не заканчивался, а уже закончился, наверное. Как можно было оказаться такой опрометчивой?! Но ведь она не знала… Да какое это теперь имеет значение, знала она или нет!

– Это не имеет значения, – сказал Лазарь. – И не переживай, Глаша. Хоть и был бы паспорт, все равно на твою визу время тратить некогда. Я сам с ним полечу.

– Но он же… – начала было Глаша.

– Поговори с ним. Объясни. Я бы ему не стал навязываться, но не получается по-другому.

Глаша понимала, что папа не обрадуется такому, мягко говоря, неожиданному плану. Но что убедить его вообще окажется невозможно, она все же не предполагала.

Никогда она не видела своего тихого, уступчивого папу в таком гневе!

– Не нужны мне его благодеяния! – За последние дни папин голос совсем ослабел, но теперь в нем слышался металл. – Подольститься ко мне хочет? Не на того напал!

– Папа, ну зачем ему к тебе льститься? – бестолково пыталась увещевать его Глаша.

– А чтоб перед самим собой красиво выглядеть! Чтоб будто и не натворил он тебе всего!

– Он ничего мне не натворил! – Глаша уже теряла терпение.

– Ты свое знаешь, а я свое, – глядя перед собою упрямым взглядом, сказал папа. – И ты меня не переубеждай!

Переубеждать его в том, в чем он уверил себя на ее счет, Глаша и не собиралась. Но убедить его лететь с Лазарем в Америку она так и не сумела.

– Ну не веревками же его связывать! – расстроенно сказала она, когда Лазарь встретил ее возле больницы.

Он выслушал ее сбивчивый рассказ, хмыкнул и сказал:

– Ладно. Придется самому.

И ушел в больницу.

– Сегодня не пускают уже! – крикнула ему вслед Глаша.

Он не обернулся.

Она сидела на лавочке до темноты – поздней, летней. И вскочила, увидев, как белеет в конце аллеи его рубашка, и побежала ему навстречу.

– Ну что? – С разбегу она уткнулась прямо ему в грудь. – Что ты ему сказал?

– Что сказал, неважно, – усмехнулся Лазарь. – Важно, что он летит со мной.

К машине, которая должна была отвезти его ненадолго домой и сразу в аэропорт, папа вышел из больницы на своих ногах, хотя его уже приходилось поддерживать. Глаша вела его до машины вместе с помощником, которого Лазарь прислал в больницу. Мама шла сзади, и, встревоженно оглядываясь, Глаша видела, что ее саму под руки вести впору.

Этот же помощник, молчаливый и вежливый, провожал папу до самолета; Лазарь сказал, что приедет прямо к трапу.

– Он позже приедет, – поспешно сказала она, увидев, что папа озирается, подходя к регистрационной стойке. – Ты не волнуйся.

– Я не волнуюсь. – Папа неожиданно улыбнулся. Улыбка на его осунувшемся, потемневшем лице выглядела так, что сердце у Глаши сжалось в острый комок. – Может, и ошибся я, дочка.

– В чем? – не поняла она.

Он не ответил. Мама расцеловала его, из последних сил сдерживая слезы, потом поцеловала его Глаша… Помощник, ожидавший в сторонке, осторожно взял его под руку и сказал:

– Опаздываем, Сергей Ильич. Пойдемте.

– Да-да, – закивал папа. И вдруг, каким-то быстрым и сильным движением обернувшись к Глаше, глядя прямо ей в глаза, с силой же произнес: – Я бы со спокойным сердцем умер, если б с ним тебя оставлял. А не судьба. И ничего ведь не поделаешь. Береги себя, дочка.

Глаша так растерялась от этих слов, что и ответить ничего не успела. Да, кажется, папа и не хотел, чтобы она что-нибудь ответила: он шел к выходу на посадку так быстро, как только мог, и не оборачивался.

Живым его Глаша больше не видела – эти слова так и остались для нее последними его словами.

И почему именно они всплыли сейчас в ее сознании? Не было смысла задавать себе этот вопрос – ответ ей был известен.

Мир переменился – вокруг нее и в ней. Это надо было принимать как данность.

«Я должна поехать и узнать, – ясным голосом сказала она себе внутри себя. – Все остальное я пойму потом, и есть ли вообще остальное?.. Но я должна узнать, что с ним и где он. Зачем? Не знаю».

Она не обманывала себя внятностью этих внутренних слов – она действительно этого не знала. Но следующие слова, которые всплыли у нее в душе, – они словно холодной водой ее окатили.

«А Виталий? – подумала она. – Он… Что же он?»

Этот вопрос она задала себе так невнятно, что могла бы на него и не отвечать, даже мысленно.

Все было в ее душе смутно, неясно. Она вообще не знала, как назвать то, что с ней сейчас происходило. Наверное, тревогой. Да, именно так. Ей было тревожно, тревогу эту надо было разрешить, она не знала другого способа это сделать, как только понять, что произошло с Лазарем, в конце концов, это ее человеческий долг, быть может, Господи, какие-то пошлые слова… Она должна ехать, вот и все!