Гласность и свобода

Уже в конце июня восемьдесят седьмого года Андрей Шилков и Митя Эйснер были задержаны милицией и только что напечатанные пятьдесят номеров «Гласности» у них забрали. Позже всех нас то и дело арестовывали (меня однажды посадили на десять суток и я стал свидетелем во втором отделении милиции — во дворе Пушкинской площади — первого, по-видимому, тренировочного избиения демонстрантов, за несколько дней до того сформированным ОМОН'ом). Андрей дважды сбегал из поезда, когда его задержав, высылали из Москвы. Митя однажды был не только арестован на пятнадцать суток, но и зверски избит, как раз уходя из моей квартиры. За мной слежка была настолько явной и плотной, что я пару раз просто заходил в ближайшее отделение милиции, писал заявление о том, что меня преследуют какие-то подозрительные люди, указывая милиционерам на дежурившего во дворе топтуна. Те его задерживали, ему приходилось что-то объяснять, в конце концов предъявлять свое удостоверение, а я тем временем уходил. «Гласность» все же защищали международные организации защиты прав журналистов, зарубежные газеты, журналы, политические деятели. Гораздо сложнее все происходило в провинции, у независимых журналистов не было никакой защиты и мы организовали «Профсоюз независимых журналистов». В скором времени численность его достигла почти тысячи человек во всех частях Советского Союза. Деятельно обсуждался в Брюсселе вопрос о вхождении его в Международный союз журналистов, членом которого я был, как корреспондент «Моргенбладет», тем более, что в отличие от Союза советских журналистов у нас был профсоюз, а не «творческая» организация для удобства контроля властей. Наши удостоверения действительно защищали в большинстве случаев членов профсоюза от преследований со стороны милиции и КГБ. Раз в полгода проводились многолюдные съезды — с сотнями депутатов профсоюза: в Вильнюсе, Москве, Риге, Ленинграде. Вскоре была создана «Коалиция независимых профсоюзов», в которую, кроме нас, вошли наиболее мощные и независимые профсоюзы того времени в стране — летчиков, шахтеров и авиадиспетчеров. Профсоюз независимых журналистов погиб вместе с гибелью независимой прессы.

Году в девяносто первом Шмаков еще приглашал меня на «круглый стол» по разделу имущества ВЦСПС, предлагал в собственность какой-то санаторий на Черном море — по-видимому, я еще мог быть полезен ему в качестве ширмы для этого грабежа. Я на их дележку пришел, Исаев, уже забывший о том, что он — анархист, успешно старался себе что-то урвать, а я сказал, что профсоюза уже нет и принимать участия в этом торговом мероприятии не вижу нужды. Саша Подрабинек месяца через три после создания профсоюза раза два собирал немногочисленные совещания редакторов независимых изданий. Это было бесспорно полезно, но большого значения не имело.

Потребность в независимой информации была в эти годы так велика в Советском Союзе (и за рубежом о нем), что параллельно с ростом объема и серьезности материалов журнала «Гласность», посоветовавшись с Аликом Гинзбургом, (он выдумал название) примерно через год мы сформировали и первое в Советском Союзе независимое информационное агентство — «Ежедневная гласность».

Теперь каждое утро по факсу или с курьером мы рассылали пять-шесть страниц информации о прошедшем дне, собранной нашими сотрудниками ночью от сотен добровольных корреспондентов по всей стране. Плотность нашей информационной сети была так велика (иногда по четыре-пять корреспондентов в каждом городе), а опытность сотрудников и в шесть часов утра приезжавшего одного из четырех редакторов уже так безусловна, что и здесь нас ни разу не удалось поймать, хотя попытки дезинформации КГБ производил постоянно.

Особенно характерной была история в Армении с какими-то паническими сообщениями о массовых зверских убийствах, кажется, в аэропорте Звартноц. Нами было получено три таких сообщения из разных источников. Какой-то человек, называвший себя армянским священником вопил по телефону:

— Я вижу, как несут трупы.

Андрей Дмитриевич в ужасе обратился к президентам США и Франции, премьер-министру Германии, Подрабинек опубликовал это ложное сообщение в «Экспрес-хронике». Но мы не дали его в «Ежедневной гласности» даже как непроверенное. Кажется, всего один корреспондент сообщил нам, что это ложь и нашего опыта было достаточно, чтобы это понять. Сахарова потом и в СССР и за рубежом обвиняли в распространении ложной информации, но «Гласность» обвинить было невозможно.

Вскоре рано утром кроме редакторов начали приезжать и переводчики — появился и английский вариант — «Daily glasnost». Месяца через три открыл свое агентство и Александр Подрабинек при «Экспресс-хронике». В эти годы он, как правило, повторял все мои действия, но с опозданием на два-три месяца. Иногда «Экспресс-хроника» разражалась странными статьями с бранью в адрес Сахарова или меня. Мне тоже то и дело в восемьдесят седьмом году кто-нибудь советовал выступить с критикой Андрея Дмитриевича:

— Как ужасно, что он постоянно хвалит Горбачева.