«Гласность» и свобода

Деньги, естественно, не появились никогда. Все это была афера Перченко, как я первоначально и думал, по заданию КГБ с тем чтобы подорвать репутацию «Гласности», создать ей неоплатные долги и уничтожить последние приличные отношения в московском мире. Для таких опасений, бесспорно, были основания: Перченко был из числа тех до того мне неизвестных мелких торговцев иконами и антиквариатом, которых в 1970–1980-е годы арестовыало КГБ, сажало на Лубянку или в какой-то другой следственный изолятор, потом через несколько месяцев без суда выпускало на свободу, получив подписку о сотрудничестве. Амальрик описывает в «Воспоминаниях диссидента» подобного соседа по камере (потом он стал крупным антикварным дилером), называли среди них (не знаю, на каких основаниях) и Гусинского, еще двух-трех известных мне состоятельных торговцев. Всем это незавидное прошлое оказалось в начале девяностых годов очень полезным. Но, может быть, в отношении Перченко я был неправ или не совсем прав. Потом я услышал о еще одной его афере: человек, имеющий интересующую его коллекцию, оказывался в неоплатных долгах, тут Перченко предлагал ему помощь – и человек оставался без коллекции.

Со мной это не получилось, больше того – Перченко дал для «Гласности» какие-то собственные деньги в виде компенсации. Сейчас Перченко выставляет сомнительные произведения из своей коллекции, предназначенной для продажи наивным миллиардерам, в Мраморном зале Музея изобразительных искусств, и дирекция едва ли не ставит мне его в пример – он не просит у музея страховки за вещи, а я отказываю музею в экспонировании вещей из своей коллекции, если картины не будут застрахованы в соответствии с законом.

Второе знакомство было проще, но лично для меня достаточно важное. Внезапно какой-то полузнакомый нам с Димой человек, якобы привлеченный моей известностью и еще недавней значительностью в общественной жизни, предложил нам совместный проект. Его отец, как я понял из неясных упоминаний, не раз привлекался к ответственности за незаконные операции (по-моему, он был одним из известных в советское время «цеховиков», то есть организаторов производства нелегальной, по преимуществу трикотажной продукции из списанного государственного сырья и в дополнительные часы работы государственных фабрик). Но у него все это благополучно закончилось. Сын, лет тридцати пяти, предоставлял нам в пользование свой большой офис, где-то во в Кисловских переулках, говорил о том, что занят работой (и предлагал подключить и меня) со всемирной организацией престижных «Ротари-клубов». Я не очень понимал, что это такое, и реагировал вяло. По-моему, единственным совместным делом была поездка от имени «Гласности» знакомого ему одного из заместителей министра иностранных дел СССР и хорошо знакомого мне Василия Селюнина в Приднестровье, их встречи с Алексеем Смирновым и местной Хельсинкской группой (тоже вскоре уничтоженной), чтобы понять, что же там делается. Кажется, это была последняя поездка Василия Илларионовича, впрочем, совершенно бесполезная. Самой важной, по-видимому, была лишь одна короткая реплика:

– Вы ведь сейчас, Сергей Иванович, хотя что-то и делаете, почти совершенно забытый человек. С президентами и премьер-министрами не встречаетесь, почти никто о вас не пишет, у вас ничего не издается. Но ведь все это можно быстро вернуть.

Я сделал вид, что принял это предложение за ничего не значащие размышления. Компаньон, увидев, что я на заманчивые перспективы не реагирую, вскоре совершенно потерял ко мне интерес и наше знакомство прекратилось.

«Русский фашизм» и конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра »

В ноябре того же девяносто второго года состоялся первый конгресс русской интеллигенции, проведенный по инициативе и под руководством Валентина Дмитриевича Оскоцкого – одного из сопредседателей и Союза писателей Москвы и писательской организации «Апрель» – тогда, пожалуй, важнейших центров русского либерализма. Вообще русские писатели, в отличие от советских, группировавшихся вокруг С. Михалкова и Ю. Бондарева в Союзе писателей РСФСР, даже не понимая этого (тоже считая, что это они победили) оказались на линии фронта в борьбе за демократию в России, что и стоило жизни редактору «Литературных новостей» Эдмунду Иодковскому, дважды был зверски избит, практически изувечен и Валентин Дмитриевич. Этот тихий и спокойный человек обладал не только поразительным мужеством и независимостью, но еще и деятельным умом, благодаря которому он и становился инициатором многих важных общественных движений того времени.