«Гласность» и свобода

Но Наум, войдя в квартиру, тут же объявил:

– Вы уже, конечно, оправились от смерти сына. Идет отвратительная война в Чечне – надо что-то делать.

Наум говорил о ночных бомбардировках, танковых колоннах, тысячах погибших людей – я плохо понимал то, что он говорит, но сразу попросить уйти, когда выяснилось, что это не о Тимоше, было неудобно, и я дослушал все до конца – ни за какими новостями я не следил и о ходе войны мало что знал. Даже пообещал Науму подумать.

– Я вам на днях позвоню, – сказал он, а я был очень рад, что Наум, наконец, ушел.

Но дня через три он действительно позвонил, предложил встретиться у самой важной для меня и самой любимой сотрудницы «Гласности» Лены Ознобкиной, и я не нашел предлога, чтобы отказаться. Лена была кандидатом философских наук и очень деятельным сотрудником Института философии, пытавшейся не без успеха в работах о немецкой философии XX века утвердить высокий уровень русской философской мысли, полулегально достигнутый в последние десятилетия советской власти. Но при этом именно на Лене держалась добрая половина работы по подготовке конференций «КГБ: вчера, сегодня, завтра». К работе над первой из них привлек тогда свою жену Гена Жаворонков. Теперь Лена была с ним разведена; не выдерживав его регулярных, в том числе как следствие наступившей демократии, пьянок, она тяжело болела, но с поразительным мужеством и любовью воспитывала и образовывала сына и не то что безотказно, а нагружая себя все больше и больше, делала то, что и здоровому мужчине было бы не под силу. К несчастью, именно начало работы над чеченским трибуналом стало концом работы Лены в фонде «Гласность».

Но когда мы встретились у Лены, в ответ на совершенно беспомощные предложения Наума о необходимости создать общественный комитет, провести обсуждение преступной войны и еще чего-то в этом роде, у меня уже был готовый проект.

Думаю, что именно эта работа и спасла меня тогда, полуслепого, незадолго перед тем (в августе) искалеченного и оставшегося в одиночестве – мама все-таки всегда жила отдельно. Впрочем, помогали уже не в первый раз остатки семейных коллекций. Культура является сутью свободы и опорой жизни. Рабство и гибель как в обществе, так и для каждого человека, начинаются с умирания культуры. Картины на стенах – живопись Ларионова и Боровиковского, Льва Жегина и Чекрыгина – рядом с семейными портретами помогали мне выжить, так же как когда-то в краснопресненской пересылке случайно услышанное по радио имя моего деда, профессора Сергея Павловича Шенберга. Культура и память в своей цельности настолько крупнее, бесконечнее каждого из нас, что любое к ним прикосновение дает человеку силы для выживания.

И теперь в квартире Лены на Старом Арбате я сказал, что Наум предлагает диссидентский междусобойчик, где все будут убеждать друг друга в том, что и без того каждому известно, а две-три газеты опубликуют гневную резолюцию, на которую никто не обратит внимания. Единственное, что могло бы иметь значение для власти – общенародный протест, но крупнейшие демократические организации России уничтожены. Без «Демократической России» и «Мемориала» демонстрации протеста собирают сто-двести человек, мнение которых для власти безразлично.

В этой кровавой бойне, затеянной Ельциным, нужно не обсуждение, а суд. Причем суд не российский, а международный. Сразу же было решено: общественное обсуждение проводить надо, но не для того, чтобы еще раз осудить войну, а для того, чтобы на максимально широком общественном и юридическом уровне принять решение о проведении Международного трибунала по преступлениям, совершенным в Чеченской республике. Сразу было решено, что обвиняемых должно быть немного: не солдаты и офицеры, убивавшие с обеих сторон во исполнение приказа, а президент, премьер-министр, министры обороны, возможно, и с одной и с другой стороны, и, может быть, несколько других должностных лиц (все это должно выяснить следствие), кто являются инициаторами, виновниками этой бойни.

Впервые в русской истории мы пытались создать прецедент пусть общественного, но осуждения руководства России (а может быть, и Чечни) за принятие преступных решений.

Наум, собственно говоря, пришел ко мне, поскольку он и депутат Думы Валериий Борщёв уже придумали некую Комиссию общественного расследования, но было совершенно очевидно, что никакими возможностями она не располагает.

Через три месяца, сперва как шестой юридический круглый стол по законодательству о спецслужбах с единственной темой «Война в Чечне. Международный трибунал» мы собрали, как общественных деятелей и депутатов Государственной Думы (Елену Боннэр, Борщёва, Грицаня, Кичихина и других), так и крупнейших юристов (Александра Ларина, Игоря Блищенко, Станислава Черниченко и др.) для обсуждения вопроса о проведении Международного трибунала.