«Гласность» и свобода

Одновременно молодой парижский издатель русского происхождения (брат режиссера Лунгина и сын сценариста) предложил мне восстановить издание журнала «Гласность», но вскоре выяснилось, что он хочет контролировать его содержание.

– Зачем вам это? Ведь именно под моей редакцией он был и популярен и важен.

Это был молодой человек и из хорошей семьи, внятно ответить, зачем ему понадобилось получить в свои руки «Гласность», он не мог и вдруг со стыдом и даже немного покраснев, сказал:

– Я сам не знаю, что я тут делаю.

Еще один бывший сотрудник внешней разведки Калманович (известный советский шпион в Израиле, секретарь президента Голды Меир) почти уговорил меня года через три стать директором и совладельцем Института реставрации имени Грабаря, который будет приватизирован им и якобы фирмой «Кристи». Он уже договорился со Швыдким и нашел новое помещение для института. И я даже сперва, по глупости, считая, что смогу помочь еще оставшимся в России приличным искусствоведам и реставраторам, не только согласился, но даже начал какие-то переговоры в художественном мире. Но вскоре понял, что никуда, кроме гигантской ямы с дерьмом, я не попаду, никому и ничему помочь не смогу и до завершения переговоров написал письмо с отказом. То, как это письмо было воспринято, как дорого мне этот отказ стоил, убедило меня не только в правильности моего понимания этого дела, но и в неличном отношении к нему Калмановича. Потом и его застрелили, но это уже были какие-то уголовные дела, кажется, связанные с Кремлем – Калманович был советником Путина по Прибалтике, где у него был банк. У сотрудников российской внешней разведки трудно разделить дела уголовные и политические. Фонд «Гласность» им все же удалось уничтожить, но об этом позже.

А за день до поездки на римскую конференцию ООН, где и был принят статут Международного трибунала, произошла со мной характерная история. Мы с Юрой Богословским – моим помощником в эти два года, допоздна просидели у меня дома на Напрудной с бумагами. Было уже начало второго, когда я решил его немного проводить, да и самому надо было слегка развеяться. Хотя метро не работало, пошли к «Бабушкинской», где Юре легче было поймать машину. Но дома у меня никакой еды не было, покормить ужином Юру я не мог, да и сам был слегка голоден, и мы зашли в какое-то летнее кафе у метро работавшее ночью. Заказали по шашлыку. Кафе было наполнено азербайджанцами – ближайший рынок был московским центром продажи легких наркотиков и они его «держали». Мне это было очень неудобно: из-за них на ближайшем к дому рынке нельзя было купить ни фруктов, ни мяса – все лежало на виду, все было приличного качества, но цены были раза в два выше, чем на соседнем – в торговле продуктами там не было интереса.

Только мы приступили к еде, как вошли двое милиционеров – капитан и сержант. Даже не глядя на них, сидя спиной к залу, я сказал Юре:

– Сейчас начнутся поборы, – почти все азербайджанцы не имели права жить в Москве (тогда и получить его было невозможно) и для милиции в Москве были (и остаются) обычной и обильной средой кормления – каждый на вопрос о документах давал какие-то деньги. Но я не подумал, что мы – я со своим азиатским видом, да и Юра брюнет, ничем для милиции от азербайджанцев не отличаемся. Обойдя столиков десять они, естественно, подошли и к нам:

– Ваши документы?

Я ответил, что живу рядом, документы носить не обязан и для самой проверки их нужны основания – ходить по улицам и проверять у всех документы милиция права не имеет. Им это почему-то не понравилось.

– Пройдете с нами в отделение для проверки.

Я, пожав плечами, не спорил – скорее меня это забавляло, да и отделение милиции было в двух шагах от кафе. К тому же я был уверен, что меня там хорошо знают, им приходилось разбираться с десятками корреспондентских машин, стоявших у дома и множество других связанных со мной историй. Но, во-первых, этим занималось ближнее к дому отделение, во-вторых, с тех пор прошло лет десять. Но, главное, по дороге я сказал капитану, что поборы, для которых он пришел, да и контроль за действиями спецслужб как раз являются задачей общественной организации, которой руковожу. И по наивности был уверен, что дежурный в отделении нас тут же отпустит.