«Гласность» и свобода

С середины восемьдесят девятого года, с тех пор как советские власти вынуждены были выпустить меня за границу для получения премии «Золотое перо свободы», я два-три года по несколько месяцев проводил за границей – получал множество приглашений на встречи и конференции в разных странах, и попытки помешать мне в них участвовать, конечно, оборачивались для властей политическими неудобствами, но и мне создавали массу хлопот. Оформлять визы в СССР по-прежнему было очень трудно – в основном, конечно, из-за прямого нежелания властей, но частью из-за того, что советское законодательство не было к этому готово. В обычные советские заграничные паспорта ставились разрешения на выезд из СССР (без которого нельзя было получить визу в посольстве) только для выезда по частному приглашению (скажем, родственников) или для коллективной туристической поездки. На конференции или по правительственным приглашениям ездили особо доверенные советские граждане, которым выдавали дипломатические паспорта и только в них ставились разрешения на выезд. У меня был с трудом полученный обычный заграничный паспорт, но приглашения совершенно ему не соответствовали. К тому же каждое разрешение на выезд из СССР мне давали с разнообразными приключениями. Как правило, прямо не отказывали, но оттягивали до последнего дня или часа в надежде, что я не успею получить иностранную визу. Однажды, кажется, в испанском посольстве мне проставили визу ночью; однажды пришлось получать ее по дороге в аэропорт. О приключениях в Шереметьево я еще напишу, а пока скажу, что большинство виз я получал в Париже. Это тоже было не по правилам: по общему положению виза оформляется в посольствах, находящихся в тех странах, гражданином которой является выезжающий. Считается, что посольство лучше понимает, кому оно дает визу. Но мои приглашения не были частными, а были иногда даже правительственными, положение в СССР все хорошо понимали, и только для меня все парижские посольства делали исключения, которых (при мне же) не делали для советских дипломатов – сотрудников ООН. Визы по приглашениям в Испанию, Италию, Великобританию, США, ФРГ и другие страны чаще всего я получал в Париже.

В перерывах между поездками дни мои там были загружены до отказа. Надо было много писать, были интервью на парижской студии Радио Свобода, русской службе радио «Франс Интернасиональ» и главное – в Париже была французская редакция журнала «Гласность» из двух человек (на это издание дал деньги министр по правам человека, сейчас – глава французского МИД’а, учредитель организации и всемирного движения «Врачи без границ» Бернар Кушнер) и, конечно, «Русская мысль», где я чувствовал себя как в родном доме. И суть была не просто в том, что в качестве толстой вкладки в ней перепечатывались все номера «Гласности» (парижским редактором была Наташа Горбаневская), а до моего приезда – в восемьдесят седьмом, восемьдесят восьмом годах осуществлялось и малоформатное издание для пересылки в СССР в почтовых конвертах и издания на многих языках стран Варшавского блока. Дело было не только в необычайно дружественной атмосфере редакции: жил я у Оли и Валеры Прохоровых – сотрудников «Русской мысли», любимых Томой еще с семидесятых годов в Москве. Потом Валера стал крестным отцом моей дочери Анны. Я делал международные звонки, как правило, тоже из редакции, что было для «Русской мысли» совсем не дешево, но мне это было предложено – ведь «Гласность» работала так, что практически каждый день надо было говорить с Москвой, а иногда и с другими городами и странами.

И все же главным для меня в эти годы стала ежеминутная, необычайная в своей доброте и заботливости, и – что важно – умная помощь Ирины Алексеевны Иловайской. Боюсь, правда, она меня по своей доброте несколько переоценивала: привыкнув за многие годы к некоторым особенностям, воспитанным лагерем и тюрьмой у Алика Гинзбурга, она не совсем понимала, что тюремное клеймо, заметные ошибки в ориентации неизбежны для каждого проведшего изрядный срок в заключении. Помогая мне практически на каждом шагу в политических встречах в Испании, Италии, Великобритании, в выступлениях с лекциями и встречах, скажем, с Рупрехтом Мердоком (происходивших по его инициативе, но ведь и это надо было как-то организовать), Ирина Алексеевна по своей деликатности никогда не давала советов и потому помощь ее мне, а на самом деле и через меня (но, конечно, не только) демократическому движению в Советском Союзе оказывалась – поскольку отдавалась на мое усмотрение – менее результативной, чем могла быть.