«Гласность» и свобода

Элен старалась меня развлечь, возила в Альби к дивному собору и замку графов Тулузских, где была замечательная коллекция вещей Тулуз-Лотрека и редчайших французских художников XVII века; в один из дворцов Бурбонов, с которыми была в родстве, и ее старый «жук» забавно смотрелся в торжественном парадном дворе замка. Там нас кормили обедом и вспоминали, какие из портретов их родственников висят в Эрмитаже. Особенно любопытной оказалась поездка в один из женских монастырей Тулузы, где жила уехавшая из СССР Нийоле Садунайте, редактор героической «Хроники Литовской католической церкви, материалы которой мы использовали и в «Бюллетене В» в начале 1880-х годов и в «Гласности». В монастыре тоже пришлось рассказывать о положении в СССР, человек пятьдесят монахинь и прихожан выслушали меня вежливо, но без большого энтузиазма, а под конец, настоятельница отвела меня в сторонку и тихо сказала:

– Вы не должны так говорить о Горбачеве, вы слышали – он ведь недавно встречался с папой и мы точно знаем, что он – тайный католик.

Я не спорил, но к КГБ, информация которого доходит до женского католического монастыря в Тулузе, начал относиться с несколько большим уважением.

Я каждый день рано вставал, прилежно работал и к концу месяца написал страниц сто. Привез их в Париж и, несмотря на настояния издательства, отказался отдать их для перевода. Писать о том, что я был в тюрьме, рассказывать о голодовках и сломанной охранниками в Чистопольской тюрьме руке мне было не интересно, не рассказами о тюрьмах я был занят.

Надо было писать о том, что происходит в Советском Союзе о том, что за словами о растущей демократии, ручьями, если не реками, льется кровь в Сумгаите и Фергане, Баку и Тбилиси. Был убит не только наш печатник, но и друживший с «Гласностью» Петр Сиуда, одного за другим убивали профсоюзных лидеров донбасских шахт. С того дня, как было объявлено о выборе президента СССР, я уже не сомневался в том, что судьба так удачно для КГБ и Политбюро умершего Андрея Сахарова была характерна для нарождающейся демократии.

Все это нужно было не только рассказать, но и объяснить. А это была совсем не простая задача. Даже тогда, когда я сам к лету 1990 года, наконец, многое смог понять, в СССР практически никто не хотел думать, что КГБ прокладывают себе путь к власти. Когда я в интервью журналу «Индекс цензоршип» в Лондоне сказал, что СССР разваливается на части, редактор не только не поверил, но и не опубликовал моего интервью (о чем потом очень жалел). Еще лет через пять или шесть политический обозреватель «Интернейшнл Геральд Трибюн» вдруг решил написать статью обо мне. Специально приехал в Москву, поговорил, и на первой полосе поместил очень доброжелательную статью. Но кончалась она тем, что все у Григорьянца хорошо, одна проблема – он всюду видит КГБ. Уже весь аппарат Ельцина состоял из сотрудников комитета, только Путин еще не пришел к власти, а в России и за границей меня с легкой издевкой спрашивали: «Где вы видите КГБ? Его уже давно нет и в помине».

Собственно, говорить и писать то, что было неприятно или непонятно, для меня не составляло труда – основная проблема была в другом: от меня ждали не только критики того, что происходит в стране, но анализа, основанного на документах, свидетельствах, бесспорных доказательствах, и главное – подкрепленной реальными возможностями позитивной программы дальнейшего развития России. А этого я дать не мог.

Я с подозрением относился к любым массовым мероприятиям, к общественной деятельности в любых (в СССР, как правило, не вызывавших доверия) организациях; никогда не выступал на митингах. В конце 1987 года, когда Алексей Мясников собрал тысячу человек в каком-то кинотеатре для выдвижения меня в депутаты Верховного Совета, я просто не пришел на это собрание, потому что мне трудно было бы объяснять, что я не хочу быть депутатом, не хочу оказываться в более чем сомнительной и на девяносто процентов враждебной мне и демократии в России компании. Я ни разу не был ни в одной из многочисленных тогда общественных структур – в клубах «Перестройка», «Московская трибуна» и других. То есть если у меня и была общая демократическая программа, то не было никакой организации, способной ее реализовать – «Гласность» была, конечно, массовой, ориентированной на самые разные слои общества, но все же только информационной и правозащитной структурой.

И это, бесспорно, вызывало у моих собеседников разочарование. Они, конечно, готовы были помочь, как готовы были помогать Сахарову. Но он приезжал в США еще до того, как серьезно начал работать, мы же не предлагали никакого плана действий и откровенно уклонялись от содействия и помощи.