«Гласность» и свобода

Хотя это и было очень обидно, не взаимное непонимание с Аликом было для меня проблемой, а гораздо более существенное, основополагающее непонимание всего происходящего и мое несоответствие ему определяли один за другим мои отказы от предоставлявшихся возможностей, как в Европе, так и в Америке.

Приведу самые простые примеры. В Париже мэрия выделила дом для тогда гораздо менее известных китайских диссидентов. Мне передали, что я без труда могу получить гораздо лучший для «Гласности». Не помню, к кому я должен был обратиться с просьбой – к мэру Парижа Франсуа Шираку или министру по правам человека Бернару Кушнеру. С обоими я был знаком, понимал, что это и впрямь не трудно, но не пошел, потому что не понимал, для кого и для чего нужен этот дом.

Примерно тогда же мне передали, что знаменитый французский актер и певец Ив Монтан, теперь уже немолодой и совершенно не доверяющий советской пропаганде, хотел бы выступить в пользу «Гласности» – кстати говоря, с этой же целью предлагала дать несколько концертов знаменитая американская актриса Джейн Фонда. Особенного интереса к актерам у меня не было, «Гласности», пусть с трудом, хватало моих гонораров, для кого и как я буду получать деньги от концертов, я не понимал, и ни с кем не стал встречаться.

Но особенно горькой для меня стала неудача с книгой. Известное французское издательство «L’Ade d’Homme» заключило со мной договор о том, что в течение года я напишу для них книгу, и выплатило довольно крупный аванс, который, к стыду моему, я так и не вернул (сперва, как и все мои гонорары, этот был истрачен на «Гласность», а когда деньги у меня появились, оказалось, что издательство их просто списало). Договор со мной был естественным – множество людей слышало мое имя, кто-то читал статьи и интервью и теперь от меня ждали книгу, тем более что все знакомые или уже написали воспоминания или готовили их. Но в Москве у меня не было для этого ни минуты свободной, в Париже тоже времени не хватало и я, чувствуя себя неловко, однажды пожаловался на обстоятельства Ирине Алексеевне. Иловайская, как всегда, готова была мне помочь, и через неделю я, отменив все свои встречи, уже ехал по заказанному мне «Русской мыслью» билету первого класса на TGV экспрессе в Тулузу, в течение месяца поработать в доме у Элен Пельтье-Замойской. Пригород Тулузы был застроен стоящими впритык друг к другу сотней или двумя трех-четырех ярусных колоколен. Было совершенно непонятно, к чему столько храмов один рядом с другим. Меня встретила Элен, повезла на своем «жуке» в небольшой городок поблизости, где у нее и был дом – перестроенная ферма XVII века. По дороге я опять увидел колокольню и спросил Элен, что это за странное предместье. Она сперва не могла понять, о каких церквях я говорю, но когда поняла, улыбнулась, почти стесняясь моего незнания очевидных вещей:

– Это не колокольни, а голубятни. До революции крестьяне не имели права держать голубей, а когда это разрешили, пристроили их к своим домам. Теперь-то уж, конечно, голубей нет, а голубятни стоят.

И я острее, чем когда-либо почувствовал невосполнимый разрыв между нами. Мы все – Иваны, не помнящие родства, а если что-то случайно и помнящие, то почти ничего не сохранившие и выдумывающие по мере надобности свою историю и уже двести лет жалеющие такую близкую к гибели Францию. А им ничего сочинять не надо, живут по-прежнему в своих домах XVII века с голубятнями, пристроенными в конце восемнадцатого, а потому и понимание истории у них совсем другое и современная жизнь гораздо прочнее, чем в России.

Элен была вдовой замечательного скульптора графа Замойского, мэром своего маленького городка и профессором русской литературы в Тулузском университете. У нее было два «жука» Ситроэна: один новый – ему было пятнадцать лет, другой – старый, двадцати пяти лет, но местные крестьяне, очень зажиточные, ездившие на дорогих машинах, почтительно называли ее «мадам конт» или «мадам профессо́р» и, по-видимому, очень любили. Да это было и немудрено – добра Элен была необыкновенно, а с Россией ее связывало гораздо больше, чем специальность. В ранней молодости она танцевала у Сержа Лифаря и была влюблена и в него и в русский балет, изучала русский язык в Париже в институте Восточных культур, а когда ее отец – дипломат Пельтье – стал военно-морским атташе Франции в Советском Союзе, не только приехала с отцом в Москву, но и добилась разрешения учиться на филологическом факультете Московского университета. Здесь КГБ и поручил Андрею Синявскому следить за юной француженкой и попытаться соблазнить ее. С некоторыми неясностями Синявский описал это в книге «Спокойной ночи». Таким образом, у нас с Элен были давние общие знакомые. Впрочем, об Андрее Донатовиче говорить она не любила, зато через пару дней со смущением сказала:

– Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но перед вами у меня гостила Светлана Иосифовна.

Я промолчал и не стал спрашивать, познакомил ли их Синявский, хотя помнил рассказы Марии Васильевны Розановой об этом, да и «Спокойной ночи» уже читал.