«Гласность» и свобода

Во Франции продолжалась напряженная до предела жизнь. Генеральный деректор Радио Франс Интернасьональ – французского государственного вещания для заграницы, в первую очередь для Канады, Алжира и других бывших французских колоний, но при этом с большой русской службой – после нескольких моих интервью для них внезапно предложил «Гласности» заключить соглашение с RFI, по которому в Москве нами создавалось совместная радиостанция. Все оборудование для нее давали французы, всю редакционную и информационную работу осуществляла «Гласность». Был подписан договор о намерениях, торжественно отпразднован в ресторане «Наполеон», но я, считая, что он лишь дополняет работавшие фото- и телевизионные группы «Гласности», совершенно не представлял себе, что необходимо для открытия собственной радиостанции.

Приехав в Москву, выяснил, что для этого по меньшей мере необходимо получить государственное разрешение на использование частот. Поговорив с парой ответственных за это чиновников в Совете министров, я понял, что частоты, если и могут быть мне выделены, то под контролем и на таких условиях, которые превратят «Гласность» в очередную советскую редакцию.

Незадолго до этого началось вещание новой либеральной и в глазах многих совершенно свободной радиостанции «Эхо Москвы». Я пришел в их небольшую редакцию на Никольской и попробовал обсудить с Сергеем Корзуном – тогда главным редактором и основателем новой радиостанции – вопрос об объединении, о совместной работе «Эха Москвы» и радио «Гласности». Для Корзуна, естественно, было заманчиво получить бесплатно комплект нового французского оборудования, да еще в той чудовищной нищете девяностого года, к тому же и корреспондентская сеть «Гласности» была раз в десять шире, чем у маленького «Эха», не говоря уже о репутации, как в Советском Союзе и во всем мире. Но Сергей ясно понимал, что изменить что-то в позиции «Гласности» ни он, ни кто-либо другой не сможет и осторожно намекнул, что «Эхо Москвы» ведет передачи с военных, как он сказал, на самом деле с бывших гебешных глушилок западных радиостанций в районе метро «Сокол». И что те, кто дал им в КГБ эти передатчики, вряд ли захотят, чтобы их использовала «Гласность». Оказалось, что и радиостанция – это очередной подарок, который я не то чтобы не хотел, но не был способен принять.

В эти месяцы в Страсбурге, в соответствии с велением еще не ушедшего времени, Европейский парламент проводил большой конгресс о правах человека. Из России был приглашен я, из Израиля приехал в это время уже, кажется, министр Толя Щаранский. Толя по доброте своей не протестовал, когда его так называли лагерные и тюремные соседи, хотя для всех остальных он, конечно, был Натаном. В отличие от него жесткий и мужественный создатель украинского демократического движения «Рух», вскоре убитый Вячеслав Чорновил очень возмущался, когда его называли (как было и в паспорте) Черноволом («Что вы меня русифицируете? Я из украинской, а не из русской семьи»).

С некоторым удивлением мы обнаружили, что в русской секции, где мы должны были выступать и работать, председательствует академик Кудрявцев – директор Института государства и права в Москве. В «Гласности» мы уже успели опубликовать его «внутренние рецензии» для КГБ СССР на книги моего соседа по Чистопольской тюрьме Жени Анцупова. На основе этих рецензий Женя и получил семь лет заключения. Толя, естественно, говорил о положении и выезде из СССР евреев, я – о множестве других проблем, что было совершенно не интересно английским, французским, немецким профессиональным дипломатам. К тому же под конец я спросил, как может председательствовать в нашей секции человек, прямо сотрудничавший с КГБ и по справкам которого оказались в лагерях и тюрьмах СССР немало политзаключенных. Никто, кроме Щаранского, меня не поддержал, больше того, было видно, как раздосадованы европейские чиновники моей непристойной выходкой. Они спокойно заняты серьезным вопросом о правах человека с хорошо воспитанным и образованным человеком, а тут к ним пристают с какими-то тюрьмами и КГБ. Кудрявцев подозвал своего помощника, тот куда-то сбегал, вероятно, проконсультировался по телефону и пришел с ответом, после чего академик медленно и веско сказал, что раньше у него действительно бывали ошибки, но теперь он многое пересмотрел и понял и только это и хочет ответить господину Григорьянцу.

Во время обеда он сам попросился за столик к нам с Толей, и я его спросил:

– Но ведь у вас в Москве дети, вы не боитесь, что та ложь, которую распространяет в Европе советская пропаганда, в конечном итоге и их может поставить под удар?

– Я не уверен в том, что и сам буду жив, – внезапно ответил Кудрявцев.

Но был убит мой сын, а не его.

Благороднейший Александр Михайлович Ларин, заведовавший отделом в институте у Кудрявцева, ставший основным автором Устава Международного трибунала по Чечне, однажды сказал мне:

– Все же лучше иметь дело пусть с очень плохим, но хотя бы умным человеком.