«Гласность» и свобода

Я выслушал его и сказал, что я хоть и приезжий, но бывший киевлянин и где находится КГБ Украины, хорошо знаю. Сейчас я пойду на Владимирскую – это недалеко, и он тоже за мной – работа у него такая. Там я напишу дежурному заявление о том, что работают у них тунеядцы и непрофессионалы, и он получит выговор по службе. Парень торопливо начал меня убеждать, что я его не так понял, что он не оттуда и из поликлиники исчез. Но два или три дня, что я был в Киеве, я его то и дело встречал выглядывающим из-за кустов и заборов.

Маму надо было перевозить в Москву, мы дали несколько объявлений об обмене ее двухкомнатной квартиры, но всяким делом надо уметь заниматься, а мы этого не умели.

КГБ, по-видимому, мои поездки надоели, и сотрудники без труда устроили маме квартирный обмен. Вдруг появилась из Москвы женщина, которой надо было срочно переехать в Киев и которая готова была сама организовать перевозку маминой мебели, книг и семейных портретов в Москву. Квартира была однокомнатная, на первом этаже, но очень чистая – в ней, по-видимому, никто никогда не жил и на антресолях были остатки какой-то казенной множительной техники. Вскоре выяснилось, что дом построен был для сотрудников КГБ (не из важных). Вскоре мама встретила выходящего из соседнего подъезда гебешного оперативника по первому моему делу. Маме это было противно, но, в целом, все равно.

Прослушка, перлюстрация

Примерно так же обстояло дело и с прослушкой. Сразу же после моего освобождения соседи из квартиры над нами по секрету сказали, что их днем попросили не возвращаться с работы, а мы весь день слышали визг дрелей над головой. Соседи, предупредившие нас о прослушке сверху, года через три уехали в Израиль и сдали нам эту квартиру для «Ежедневной гласности». Мы не стали искать «жучки» – пусть слушают, если хотят. За этой квартирой, как и за моей, нагло наблюдали из соседнего дома, а иногда звонили по телефону и комментировали увиденное. Но мы даже не закрывали штор – я не воспринимал их как людей. Так было и с перепиской в тюрьме: жене было трудно писать личные письма, зная, что их кто-то читает, а мне – все равно. Но внезапно нам отказали в съеме этой очень удобной для нас квартиры. Ее купил некий молодой человек, почему-то соблазнявший хозяев ценой, в три раза превышавшей ее стоимость.

Одно время любимым развлечением (конечно, работой) сотрудников ГБ было звонить среди ночи часа в два-три по телефону. Я поднимал трубку (телефон на всякий случай я до сих пор никогда не выключаю) и оттуда раздавался омерзительный мат, проклятья и угрозы, извергаемые какой-то женской глоткой. Таких звонков могло быть по три за ночь, они меня, конечно, будили, бесспорно, раздражали, но я так уставал за день, что тут же засыпал.

На время московской конференции ОБСЕ «по человеческому измерению» (и близкой к ней по времени Всемирной Сахаровской конференции) как проявлении бесспорной победы прав человека теперь уже в России телефон в моей квартире был просто выключен, чтобы меня никто не мог найти. У других прослушка велась выборочно или автоматически по кодовым словам, у меня на телефоне (по-видимому, почти всегда) сидели живые «слухачи», которые по наглости своей еще и вмешивались в разговоры.

В конце девяносто третьего года, после третьего полного разгрома «Гласности» я от нечего делать согласился баллотироваться в депутаты Госдумы (на это были предложены еще и маленькие деньги), понимая всю бесперспективность этого на самом деле очень забавного предприятия (потом опишу его подробнее), да еще и в абсолютно гебешном районе (проспекты Вернадского, Ленинский). Офиса у «Гласности» не было уже никакого, пришлось снять два номера в гостинице «Академическая» на Калужской площади. Однажды туда явился на прием какой-то на редкость противный рыжий хмырь лет сорока, который заявил, с каким глубочайшим почтением и уважением он ко мне относится, что им в КГБ (а он – инженер, случайно попавший туда) читали обо мне лекции и вот теперь он хочет меня тайком провести на какое-то совершенно секретное гебешное заседание.

Я терпеливо стал объяснять, что фонд «Гласность» – правозащитная организация, что нас не интересуют секреты КГБ и его структуры, что мы говорим о спецслужбах лишь тогда, когда они нарушают права человека, что свойственно всем спецслужбам, а КГБ – в особенности. Но хмырь не хотел успокаиваться. Он стал мне объяснять, что «случайно» располагает материалами о работе китайской разведки, наносящей ущерб Соединенным Штатам. Убедить его, что мне и это не интересно, я не смог, и он ушел, всучив мне свою визитную карточку.

По забавному совпадению именно в тот вечер мне позвонил со «Свободы» Володя Тольц²⁹. Домашний телефон уже был включен после моего обращения в суд. Я не без удовольствия рассказал ему о рыжем хмыре, и он тут же решил включить запись.