«Гласность» и свобода

К сожалению, моя пусть объяснимая, но очень серьезная оплошность, а в результате – потеря «Русской мысли» и как одной из опор «Гласности» и как возможности публиковаться мне самому совпали с началом практически безусловной информационной блокады, которая длилась пятнадцать лет до прекращения работы фонда «Гласность» в 2004 году, а по отношению ко мне самому лишь в последний год слегка ослабевает. Это был уже отработанный на Сахарове в последний год его жизни прием российских спецслужб.

Внезапно совершенно прекратились ежедневные звонки с Радио Свобода. Точнее, звонки продолжались, радио практически использовало «Гласность» как свой корреспондентский пункт, но именно ко мне никто уже не обращался. Через пару лет, случайно встретив Митю Волчека уже после прекращения издания журнала, когда почти все его сотрудники стали просто штатными (а не на гонорарах, как раньше) сотрудниками «Свободы», я вдруг услышал от него странный вопрос:

– А почему парижская редакция «Свободы» иногда берет у вас интервью? Ведь есть приказ по радиостанции, чтобы ваше имя не упоминалось.

Я пожал плечами, сказал, что это их дело, но не стал расспрашивать, что это за приказ. Через двадцать с лишним лет я написал Мите и напомнил об этом разговоре. Дипломатичный Волчек, по-прежнему, работающий на «Свободе», теперь уже в Праге, тут же ответил, что помнит нечто подобное, и ему кажется, что это была личная неприязнь директора Русской службы Владимира Матусевича, вероятно, недовольного моими дружескими отношениями с кем-то из его «врагов» в Париже. Учитывая эмигрантские страсти, это вполне правдоподобное объяснение. Но, во-первых, без серьезного давления Матусевичу не дали бы издать такой приказ в Вашингтоне. Чтобы «закрыть» меня тогда, нужны были гораздо более веские основания и немалые усилия (но сотрудников КГБ на Радио Свобода всегда было достаточно). А главное, это поразительным образом совпало с полным и внезапным забвением обо мне и «Гласности» в советской печати. Внезапно прекратились не только ругательные статьи, но даже просто упоминания в ряду других людей и общественных организаций. «Гласность еще продолжала выходить, появился по инициативе Заславского из московского отделения «ДемРоссии» официально зарегестрированный и очень активно работающий фонд – Профсоюз независимых журналистов и еще более важное его объединение с профсоюзом шахтеров, летчиков и авиадиспетчеров, я сам проводил немало пресс-конференций, выступал в СССР и за рубежом, но ни одного упоминания обо всем этом (кроме отважного Павла Лобкова, который объединил в «Пятом колесе» «Гласность» в замечательную компанию с академиком Сергеем Аверинцевым, режиссером и актером Александром Кайдановским и Ларой Богораз). Информационная блокада была настолько жесткой и результативной, что весной девяносто второго года случайно (или не случайно) встреченный мной один из тех евреев, которые тогда активно привлекались КГБ как агенты влияния на Западе и для коммерческих операций, многозначительно посмотрев на меня сказал:

– Сегодня вы практически забытый человек, – и добавил как приманку: – Но это можно изменить.

Приманки мне были не нужны, странно было лишь то, что всего за год до этого, не устно, а в газете «Куранты», новый заместитель директора КГБ еще СССР Евгений Савостьянов объявил без моего согласия, что именно я буду председателем комитета по контролю за КГБ. Впрочем, после того, как я не подумал туда придти, никаких упоминаний больше не было и, кажется, даже из тех, кто был в дни путча в Белом доме, я был единственным, кому не повесили медали.

Любопытно, что та же блокада сохранялась и после путча. Если о первых конференциях «КГБ: вчера, сегодня, завтра» еще бывали хотя бы мелкие, с трудом пробиваемые Леонидом Иоффе, или двусмысленные (как передача Алексея Пиманова) сообщения, то вскоре и упоминания прекратились. В начале двухтысячных годов даже в американском варианте «Московского комсомольца» Павел Гусев запрещал печатать со мной интервью. Он соблюдал какие-то правила, предложенные ему властью, механизма этих правил я не знал, но результаты были ощутимы.

Особенно замечательной стала пресс-конференция летом 1995 года. До этого был проведен круглый стол, где крупнейшие русские юристы (Сергей Алексеев, Игорь Блищенко, Александр Ларин и другие) и представители общественности (Елена Боннэр, Алексей Симонов, Наум Ним, я – как председатель оргкомитета) приняли решение о необходимости проведения Международного общественного трибунала над инициаторами преступлений в Чечне. Сообщение об этом прошло по телевизионным каналам, а после этого, дня через три, была устроена специальная пресс-конференция.