«Гласность» и свобода

Мы говорили о том, что впервые в истории России создается Международный трибунал по расследованию преступных решений лидеров России: президента Ельцина, премьер-министра Черномырдина, министра обороны Грачева и ряда других лиц, приведшие к гибели десятков тысяч ни в чем неповинных мирных граждан. Что членами трибунала являются не только два русских министра (министр иностранных дел СССР Борис Панкин и ушедший в знак протеста против начала войны и присутствующий на пресс-конференции министр юстиции России Юрий Калмыков), премьер-министр Польши Ян Ольшевский, заместитель секретаря госдепартамента США Пол Гобл, председатель Комитета по правам человека Европарламента Кен Коутс и его заместитель барон Николас Бетелл, знаменитый нобелевский лауреат Эли Визель и другие. Что устав и регламент работы трибунала разработали лучшие русские юристы, в том числе и из Института государства и права.

Пресс-конференция вызвала огромный интерес, длилась часа три, срывая все последующие, были телекамеры всех каналов, а журналисты стояли в дверях, поскольку протиснуться в зал было невозможно. Но из этих сорока человек, километров истраченной видеопленки, об этой сенсации, на первый взгляд, проходимой – о Чечне тогда писали и говорили еще очень много – только Игорь Ротарь сумел вытребовать в «Известиях» пять строчек. А в дальнейшем о многочисленных опросах свидетелей и предварительных заседаниях, проходивших в Москве, Хасавюрте, Праге и Стокгольме, где в числе свидетелей были множество журналистов (а кроме них два советника президента России) в русской печати больше не было ни строчки. Как действовал этот механизм блокады, я не знаю, конечно, он не был чисто коммерческим – почти все, что делал фонд «Гласность», вызывало громадный интерес и было очень актуальным, но тем не менее в условиях якобы отмененной цензуры лишь раз в два-три года пробивался где-нибудь, после очень больших и рискованных для журналистов усилий, какой-нибудь совсем незначительный сюжет. Апофеоз в отношениях самой «свободной» российской печати и «Гласности» наступил в конце того же девяносто пятого года.

Обо всех деталях отвратительной провокации, в которой принимал личное участие директор ФСБ Ковалев (целью ее было убить меня, но был убит министр юстиции Юрий Калмыков), я еще расскажу, а пока упомяну о том, что касалось средств массовой информации – казалось, самых лучших.

Дело в том, что нам, точнее официально члену трибунала Юрию Калмыкову заместителем секретаря Совета безопасности М. А. Митюковым были переданы «для вашего трибунала» копии совершенно ничтожных, но с грифом «совершенно секретно» материалов о Чечне за подписью директора ФСБ Ковалева.

Я сразу понял, что после получения этих документов вскоре буду убит. Не из стремления к сенсации, а пытаясь обеспечить свою безопасность, пришел к редактору «Новой газеты» Муратову. Как мне казалось, Муратов понял, насколько они опасны, пока не обнародованы, сказал, что снимет что-то в ближайшем номере и их напечатает. Но ни в ближайшем, ни в каком другом публикации не было. Муратов мне объяснил, что у них идут другие материалы о Чечне и им это не очень интересно.

Тогда я позвонил знакомому на НТВ, рассказал, отправил по факсу материалы. После трех дней обсуждения мне ответили, что они этого не дадут. То же мне сказали и на «Свободе». Я не знаю, какие усилия предпринял Ковалев, чтобы блокировать эту фантастическую, невиданную ни для НТВ, ни для «Новой газеты», ни даже для «Свободы» убийственную и для него и для председателя Государственной Думы Рыбкина публикацию – может быть, ему это было и легко, но, безусловно, лгут те, кто утверждает, что в России в 1990-е годы была свобода печати. В результате я не был убит, но Юрий Калмыков внезапно и скоропостижно скончался от сердечного приступа.

Уверен, что эта блокада создавалась спецслужбами России (как, впрочем, были в этом уверены и все журналисты, среди которых были и те, кто, может быть, не все понимали, но высоко ценили работу «Гласности» и пытались хоть что-то «пробить»), а по своему масштабу, количеству вовлеченных в эту блокаду лиц и длительности она далеко превзошла первый разгром «Гласности» в 1988 году. Естественно, меня лично даже в самом длинном списке диссидентов или правозащитников, все равно в ругательном или хвалебном, никогда никто больше не упоминал. Меня не было ни сейчас, ни в прошлом.

Меня сперва это даже радовало, поскольку я спокойно выношу разнообразные клеветнические о себе измышления, но с трудом терплю хвалебные оценки, физически не могу слышать свой голос в эфире и уж тем более не могу видеть своей физиономии на экране³⁰.