«Гласность» и свобода

Белый дом бы переполнен журналистами, все оживленно передавали сообщения по всему миру. Мне пару раз удалось связаться с «Гласностью». Виктор Васильевич героически организовал три или четыре сводки новостей за день и при этом тайком перепрятывал наше имущество – ожидали очередного разгрома. «Жигуленок» с «топтунами» по-прежнему стоял у подъезда, но никаких действий они не производили – может быть, ждали меня (несколько других людей из этого списка были в то утро арестованы), а может быть, не получили приказа.

Днем можно было выйти к «живому кольцу» (меня впускали назад) – вечером люди жгли костры и были очень напряжены, сейчас, пережив ночь, все были гораздо веселее, хотя и посматривали с опаской то на Москву-реку, по которой подходили какие-то катера и баржи, то на мост, откуда ожидали новые танковые соединения – говорили, что по Кутузовскому проспекту идет колона. Днем с Митей Чегодаевым – заместителем Заславского – удалось даже съездить на машине к Моссовету, где шел непрекращающийся митинг протеста. Известно было и о первых погибших – танки генерала Лебедя раздавили трех юношей, легших посреди Садового в надежде, что танки остановятся. Это были такие же честные и восторженные мальчишки, как и те, что работали в журнале «Гласность», пытались распространять его на улицах.

На третий день тысячи, если не десятки тысяч митингующих у Моссовета ринулись на Лубянскую площадь громить ненавистный Комитет государственной безопасности. Митя Чегодаев рассказы-вал мне, что ему с трудом удалось найти машину с подъемным краном и отвлечь людей на свержение памятника Дзержинскому. Кто-то из генералов КГБ, может быть, Михайлов, может быть, Кондауров или Кабаладзе после моей статьи в «Известиях», где речь шла о близкой возможности зверского над ними самосуда, встретив меня, сказал:

– А вы зря так о нас волнуетесь, Сергей Иванович. У нас было достаточно оружия.

В этом никто не сомневался. Впрочем, в пятьдесят третьем году были и дивизии КГБ, а разбежались как крысы. Тем не менее Шебаршин, на два дня сменивший Крючкова в руководстве КГБ посоветовал, по его же воспоминаниям, преданному главе «Штази» Маркусу Вольфу уехать из СССР, пока все так тревожно.

Меня в этот день внезапно бросилась обнимать Фатима Салказанова – корреспондент Парижского бюро Радио Свобода, незадолго до этого взявшая у меня (и не раз его повторявшая) интервью на литературные темы. На вопрос, кто мой любимый литературный герой, я ответил, что это объединенный кот у нелюбимого мной Булгакова: и тот, что чешет нос гривенником на подножке трамвая, и тот, что сходит с ума от системы Станиславского и рвет когтями занавеску, взбираясь по ней к потолку. На вопрос, что я читаю, ответил, что жизнеописание католической святой Терезы Маленькой.

Но теперь Фатима, едва увидев меня, закричала:

– У меня никогда не было своих людей в КГБ, наконец-то появились. И на мой недоуменный вопрос «в чем дело?» ткнула мне в руки газету, кажется, «Куранты», где на первой полосе было пространное интервью с только что назначенным первым заместителем председателя (и главой его московского комитета) КГБ Евгением Савостьяновым, который рассказывал, что еще не видел дела, которое на Лубянке якобы завели на него самого, но теперь все будет иначе, потому что создан общественный комитет по контролю за КГБ и возглавит его известный диссидент Сергей Григорьянц, которого порекомендовала вдова Сахарова Елена Боннэр.

Я довольно быстро дозвонился Елене Георгиевне и спросил, что сей сон значит.

– Ну, ты понимаешь, звонит мне какой-то человек и говорит: «Я – Женя». С трудом я поняла, что это какой-то физик, которого мы когда-то встречали. Говорит: «А вот теперь я – первый заместитель председателя КГБ, мы хотим создать общественный совет и было бы хорошо, чтобы вы им руководили». Я ему ответила, что я женщина старая, больная и делать этого не смогу. «Ну, может быть, кого-нибудь порекомендуете…». Я ему назвала тебя, но думала, конечно, что они тебя спросят.

После этого я часа два искал хоть кого-то из известных журналистов, чтобы на все это ответить. Фатима категорически отказалась записать все, что я ей сказал. В конце концов я встретил Бовчана – корреспондента «Голоса Америки», который не только записал, но и тут же передал все, что я хотел. А я сказал, что если теперь Комитет государственной безопасности станет, подобно ЦРУ, организацией, занятой только внешней разведкой – на что пока есть надежда, то, контролировать его я не смогу, потому что ничего в разведке не понимаю, и даже если КГБ по-прежнему будет только следить за всем советским народом, то проконтролировать сотни генералов и трехсоттысячный штат я тоже не смогу, а из возраста и состояния, когда интересно быть для кого-то ширмой, давно уже вышел. Потому никаким комитетом руководить не собираюсь.

Я уже точно понимал, что КГБ прокладывает себе путь к власти и что даже изнутри с этой гигантской организацией справиться будет невозможно.