Главная партия для третьей скрипки

Прежняя Арина залилась бы слезами. По проторенной дорожке кинулась к реке. Тут рядом Нева, понтонный мост. Куда круче, чем с Крымского прыгать.

Только не факт, что после смерти будет рай и она встретится с мамой.

Зато здесь, на Земле, Тимур с облегчением вздохнет. Начисто сотрет ее из памяти. И возьмет себе девушку по душе. Кого? Амбициозную спортсменку? Богатенькую дочку на папином «Порше»? Актрису, фотомодель? Да кого захочет — только пальчиком поманит. Молодой. Красивый. Спортивный. Не бедный. В академии у тренеров — Арина знала — ставки разные, и Тимуру, ее стараниями, платят по высшей.

— Нет, — сквозь зубы пробормотала она.

Да, синяки прошли. Но она все равно может заявить, что он сбил ее на машине. Он — преступник!

«Арина, брось. Глупо. И зачем? Уйди достойно. Ты ведь понимала — сразу поняла! — что Тимур — это не навсегда».

Но гнев сжимал горло, рвался из груди. Ворваться в комнату? Дать ему пощечину на прощание?

Она не заметила, что ее когда-то любимый — по-прежнему в одной майке и джинсах, в домашних уггах — выскочил на улицу. Подошел с улыбкой:

— Аришка! Ты что тут прячешься? Я тебя в окно увидел!

— Дрянь! — выдохнула она.

Мама так ее однажды назвала. За мелочь — «тройку», что ли, затерла в школьном дневнике.

По прекрасному лицу мелькнула тень. Недоумение, испуг. Потом осознание.

— Я все слышала.

Он кивнул спокойно:

— Я догадался.

— Знаешь, что больше всего обидно? — беспомощно пробормотала она. — Ты ночами спал. Такой красивый. Посапывал смешно. Иногда бормотал что-то. А я могла целый час сидеть — на тебя любоваться.

Он улыбнулся. Презрительно. Надменно.

Арина всхлипнула:

— Неужели ты совсем, ну совсем ни капельки меня не любил?

— А я никогда не врал тебе про любовь. — Красивое лицо скривилось в гримасе отвращения. — Да, я спал с тобой. Ты мне готовила и убирала. До поры эта сделка меня устраивала. Теперь — нет.

Он неприкрыто считал секунды, когда она разревется. В отчаянии кинется прочь. Но Арина вдруг почувствовала — подзабытое ощущение! — она снова летит сквозь бездну. Тело невесомое и одновременно очень тяжелое. И можно творить, что пожелаешь. Кувыркаться в безвоздушном пространстве. Петь. Танцевать. Все ненастоящее. Никто не увидит.

Она размахнулась — и резко, быстро, отчаянно врезала Тимуру в лицо. Не смешную дамскую пощечину — настоящий удар. Снизу, под подбородок.

Спортсмен никак не ожидал нападения. Не то что блок поставить, отклониться не успел. И девушка увидела замедленную съемку. Его голова дергается. Шаг назад, ноги подогнулись. Рухнул прямо на бетонную стену. И сполз по ней на землю.

— Арина! — услышала она словно сквозь вату. — Ты рехнулась?!

Обернулась, увидела: от парадной бежит буфетчица Наталья Максимовна.

А Тим лежит и не шевелится.

* * *

В «Скорую» Арину не пустили.

— Вы ему не жена? Значит, добирайтесь сами.

Она напрочь забыла про свою простуду, про температуру. Оглашенной фурией мчалась по грязи и лужам — два километра! — до трассы, где можно было поймать машину. В больницу ворвалась потная, встрепанная. И — впервые в жизни! — не встала дисциплинированно в очередь. Растолкала толпу у окошка справочной, выкрикнула:

— Волынский Тим! Тимур! По «Скорой»!

Пожилая сотрудница неумело ткнула в клавиатуру компьютера. Пробурчала под нос:

— Вроде в травме должен быть… Нету. А, вот оно что. Его нейрохирурги забрали.

— Куда?

— Оперируют. Гематома у него.

— Гематома? Это ведь синяк… — растерянно пробормотала она.

— В голове гематома, деточка, — назидательно произнесла старуха-регистраторша. — Операция часа два длится. Потом в реанимацию повезут. Завтра приезжай. Сегодня все равно не пустят.

— Нет.

Но ее никто больше не слушал. Толпа вытолкала девушку и снова сомкнулась.

Арина добрела до жесткой банкетки. В голове звенели слова буфетчицы:

— Ты блаженная? Ты что наделала?! Ты ведь убила его!

«Вот вы и квиты», — насмешливый — точно не ее! — голос. Снова раздвоение личности. Как тогда, после экспериментального лекарства и медитации.

Арина приложила ледяную руку к пылающему лбу. Забавно. Можно греться.

Зубы стучали. В сапожках хлюпала вода.

Предательство Тима, ссора, ее преступление — мелкими, далекими стали казаться.

Она обняла себя руками, пытаясь побороть озноб, но все равно тряслась, словно жалкий, замерзший щенок.

Но питерцы — душевные люди. Подошел один, второй. Пытались разговорить, узнать адрес, отправить домой. Арина лишь мотала головой. Тогда откуда-то явилось одеяло. Чай. В рот совали таблетки, под спину подложили подушку. И к полуночи, просидев полдня в странном дремо-кайфе, она воскресла. Открыла глаза. Сбросила одеяло. Машинально пощупала лоб. Прохладный и влажный. Вокруг никого. Больничный холл пуст, только охранник дремлет в своем закутке. И окошко информации призывно мерцает. Пригладила кое-как волосы, подошла. Пожилая дама взглянула с укором:

— У нас посещения до восьми.

В Москве бы давно вывели, какой ты ни есть больной. А в Питере — только мягко упрекают.

— Тимур Волынский, — жалобно взглянула на регистраторшу Арина.

И та расщедрилась на скупую улыбку: