Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам

В начале сентября состоялся суд по делу о наезде на восьмилетнюю девочку автомобиля «Рено». В дневнике Лили Брик появилась запись:

«3.9.29. В Нарсуде меня оправдали. Вечером мне позвонил лирически один из членов суда. Я растерялась от неожиданности».

Почему всё завершилось так великолепно? Сразу же вспоминается фрагмент из книги Риты Райт, пересказанный Валентином Скорятиным:

«Л.Брик, вспоминала Райт, постоянно имела при себе удостоверение, позволявшее ей запросто заходить в учреждения, закрытые для всех других смертных. И на вопрос подруги, откуда у неё такой "всесильный" пропуск, Лиля ответила: "Дал Янечка". То есть Яков Саулович Агранов».

Надо полагать, что и в нарсуде помог всё тот же друг «Янечка».

8 сентября Лили Брик записала в дневнике:

«Володя меня тронул: не хочет в этом году за границу. Хочет 3 месяца ездить по Союзу. Это влияние нашего с ним разговора».

Но через одиннадцать дней в том же дневнике было записано, что Маяковский…

«… уже не говорит о 3-х месяцах по Союзу, а собирается весной в Бразилию (т. е. в Париж)».

Бенгт Янгфельдт по этому поводу задался вопросами:

«Что произошло? В своём письме от 12 июля Маяковский уверял, что не представляет себе жизни без Татьяны дальше октября и что начинает "приделывать крылышки" – то есть оформлять документы в сентябре.

Если он оставил надежду жениться на Татьяне, то у него не было причин планировать поездку в Париж. Но почему он не поехал осенью 1929 года? Почему он не упоминает "крылышки" в октябрьском письме? Вместо этого оно содержит следующую загадочную фразу: "Нельзя пересказать и переписать всех грустностей, делающих меня ещё молчаливее"».

На эту «молчаливость» обратила внимание и Вероника Полонская, записавшая в дневнике, как выглядел тогда Маяковский:

«Он был чем-то очень озабочен, много молчал. На мои вопросы о причинах такого настроения он отшучивался».

Не найдя ответа, Бенгт Янгфельдт с печалью констатировал:

«Из всех неясных моментов биографии Маяковского самые загадочные обстоятельства связаны с его несостоявшейся поездкой в Париж».

И Янгфельдт вновь задался вопросом:

«Что же это были за "грустности", сделавшие его ещё молчаливее, и о которых нельзя было упоминать?»

Аркадий Вайсберг тоже размышлял над этим вопросом, задав свой встречный:

«Не давались ли ему с такой фантастической лёгкостью эти поездки ещё потому, что, наряду с личными делами, у него там были и дела служебные – такие, о которых ни Анненкову, ни Элли, ни даже Татьяне он сообщить не мог? Если так, то нет вообще никакой загадки: очередное служебное задание не даётся – нет и поездки! Вот они – "грустности", которые делают его "ещё молчаливее"…»

Поразмышляем над этой «загадкой». Попробуем найти какую-нибудь достаточно логичную версию, которая эту «загадочность» хоть немного прояснила бы.

Опять «враги»

Что же случилось с Маяковским на стыке лета и осени 1929 года? Что сделало его молчаливым, заставило переменить своё твёрдое решение и в Париж не ехать?

Вспомним, что происходило тогда в стране, и как реагировал на происходившие события Маяковский.