Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

«…он должен был покинуть Москву ещё 20-го, но проиграл дорожные деньги и задержался на несколько дней в надежде отыграться».

Об увлечении Маяковского картами – Лев Никулин:

«Мне кажется, отчасти правы были те, кто говорил, что игра отвлекала его, служила отдыхом после долгих часов труда, после почти непрерывной работы мысли не только за письменным столом или в редакции, а всюду, даже на прогулке, даже в полусне, когда мозг продолжает свою работу. В этой работе нет ни выходных, ни отпускных дней, здесь «рабочее место» всюду и везде до той минуты, пока, наконец, в руках у автора уже не рукопись даже, а напечатанное произведение».

Вряд ли эти слова оправдывают любителя картёжной игры, чуть не провалившего порученное ему ответственное дело. Хотя, впрочем, и эта игра тоже могла быть запланирована Лубянкой, чтобы Маяковского воспринимали не только художником, но ещё и жутким картёжником.

Сумел ли поэт отыграться или нет, об этом достоверные свидетельства отсутствуют. Известно лишь, что ему пришлось нагонять события.

25 мая 1925 года в журнале «Смена» было опубликовано стихотворение Маяковского «Красная зависть», в котором говорилось о том, что поэт завидует молодым, которым предстоит жить в грядущем, и прославлялось Общество друзей воздушного флота. Стих начинался с портрета поэта:

«Я

/ ещё / не лыс / и не шамкаю,всё же / дядя / рослый с виду я».

И в тот же день (25 мая) этот «дядя рослый с виду» отправился на Ходынское поле, сел на самолёт и вылетел в Кёнигсберг. В «Я сам» об этом сказано:

«Еду вокруг земли. Начало этой поездки – последняя поэма (из отдельных стихов) на тему «Париж». Хочу и перейду со стиха на прозу. В этот год должен закончить первый роман»..

Шестая « ездка »

В письме, написанном Лили Брик 2 июня (уже в Париже), о полёте в Кёнигсберг сказано следующее:

«Долетел хорошо. ‹…› Лётчик Шебанов замечательный. Оказывается, все немецкие директора сами с ним летать стараются. На каждой границе приседал на хвост, при встрече с другими аппаратами махал крылышками, а в Кёнигсберге подкатил на аэроплане к самим дверям таможни, аж все перепугались, а у него, оказывается, первый приз за точность спуска.

Если будешь лететь, то только с ним.

Мы с ним потом весь вечер толкались по Кёнигсбергу».

До Берлина Маяковский добирался поездом. 28 мая он прибыл в Париж, где вновь поселился в отеле «Истрия» – по соседству с номером, в котором жила Эльза Триоле. Она потом написала, что поэт…

«…с восторгом рассказывал мне, как на границах лётчик из вежливого озорства «приседал на хвост»».

Жаль, что воспоминания о встречах с Маяковским у Эльзы перепутались, смешались – она призналась в этом сама:

«Повторные поездки Маяковского в Париж сливаются у меня в голове».

Поэтому относиться к её рассказам следует с осторожностью.

Один из первых визитов поэт нанёс в советское полпредство. И обнаружил…

Эльза Триоле:

«С какого-то времени за нами повсюду начали ходить шпики, может быть, с тех пор, как Володя стал часто встречаться с товарищами из полпредства, куда мы, туда и шпики».

В парижской полиции, конечно же, прекрасно знали, с кем имеют дело, и никакие удостоверения участника выставки никого сбить с толку не могли.

Зато мексиканскую визу Маяковский получил беспрепятственно. Аркадий Ваксберг прокомментировал это событие с недоумением:

«…каким-то чудом ему удалось убедить работников консульства, что он не поэт, а рекламный агент».