Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

Первым было опубликовано стихотворение «Еду» (из поэмы «Париж», как сообщал «Парижский вестник»). Никакого уныния поначалу в этом стихе нет:

«Весёлых

/ тянет в эту вот даль.В Париже грустить? / Едва ли!В Париже / площадь / и та Этуаль,а звёзды – / так сплошь этуали».

«Этуаль» – это «звезда» в переводе с французского. А в переносном смысле, как разъясняется в комментариях к шестому тому 13-томного собрания сочинений поэта, «этуаль – первоклассная кафешантанная певица». И Маяковский сразу вычёркивает себя из тех, кто веселится:

«Завистливый,

/ трись, / врезайся и режьсквозь Льежи / и об Брюссели.Но нож / и Париж, / и Брюсель, / и Льеж –тому, / кто, как я, обрусели».

В стихотворении «Город» (о нём мы уже говорили, да и написано оно было явно во время прошлого визита во Францию) поднималась тема, парижанам совершенно непонятная и неинтересная (кто Маяковский: попутчик или нет?):

«Может,

/ критики / знают лучше.Может, / их / и слушать надо.Но кому я, к чёрту, попутчик!
Ни души / не шагает / рядом».

А затем последовали такие же заунывные строки, как и в письме Лили Брик:

«Мне скучно

/ здесь / одному…»

Как же так? В Париже (!) и «скучно здесь»?

В стихотворении «Верлен и Сезан», появившемся в той же газете тремя неделями спустя, всё та же щемящее-тоскливая интонация:

«Я стукаюсь

/ о стол, / о шкафа острия –четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь / в отеле Istria –на коротышке / rue Campagne-Premiere.Мне жмёт. / Парижская жизнь не про нас…»

Поэт продолжал сетовать и дальше. На этот раз на советских художников, которые рвались нарисовать не его, а какого-нибудь члена ЦК:

«Небось

/ не напишут / мой портрет, –не трут / понапрасну / кисти.Ведь то же / лицо как будто, – /ан нет, рисуют кто поцекистей».

Но если для советского поэта жизнь Парижа скучна, то для кого же она весела? Для Нестора Махно, которого после полуголодной зимы в апреле 1925 года перевезли в Париж? Не имея средств к существованию, бывший атаман анархистов работал столяром, плотником и даже плёл домашние тапочки. И до гуляйпольского батьки во Франции вообще никому не было дела.

Интересно, а не встречались ли в Париже советский поэт и анархистский атаман, тоже, как мы помним, сочинявший стихи?

В стихотворной зарисовке «Кафе» (в советских изданиях – «Прощание») Владимир Маяковский с игривой кокетливостью вдруг заговорил о слухах относительно своих встреч в столице Франции:

««Тут / проходил / Маяковский давеча,
хромой – / не видали рази?» –
«А с кем он шёл?» – / «С Николай Николаичем» –
«С каким?» – / «Да с великим князем!» –
«С великим князем? / Будет врать!
Он кругл / и лыс, / как ладонь.
Чекист он, / послан сюда / взорвать…» –
«Кого?» – / «Буа-дю-Булонь»».

Звучит, конечно же, интригующе и забавно: советский агент послан в Париж с коварнейшим заданием – взорвать Булонский лес (по-французски – Буа-дю-Булонь). И Маяковский смеялся, откровенно издеваясь над подобными нелепейшими (с его точки зрения) слухами. Но тем самым невольно подтверждал их существование.

Кстати, эта манера поэта – вести себя слишком самоуверенно, поглядывая на окружающих свысока – бросалась в глаза многим. Корней Чуковский даже записал однажды в дневнике, что в Маяковском…

«…чувствовался человек большой судьбы, большой исторической миссии. Не то, чтобы он был надменен. Но он ходил среди людей, как Гулливер».

Фраза, в письме Маяковского – «больше никуда не выхожу» – тоже не очень соответствует действительности. Он много ходил по Парижу. Эльза пишет: