Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

«Непонятно только, почему советский Госиздат ведёт дружбу с этим богобоязненным болтуном и так любовно издаёт в изящном томике мечты и думы о неудавшейся уголовной карьере, выродившейся в занятие ханжеской поэзией».

Как видим, травля поэта продолжалась, и выражения подбирались самые что ни на есть оскорбительные.

В начале сентября 1925 года (когда Маяковский только прибыл в Соединённые Штаты) Есенин выступил в Доме печати – на первой литературной пятнице. Вот каким увидел на ней поэта Матвей Ройзман:

«Больше всего поразили меня его глаза. Они всегда во время разговора расцветали, то голубея, то синея; теперь же были тусклые, невнимательно глядели на собеседника. Он стал немного сутулиться, у него появилась новая манера – класть руки в карманы пиджака…

Выйдя на эстраду, он преобразился. И чем больше читал, тем уверенней звучал его голос с хрипотцой, тем ритмичней и торжественней поднималась его правая рука, обращённая тыловой стороной ладони к слушателям…

…тогда на эстраде Дома печати он словно переродился: сверкали голубым огнём глаза, слегка порозовели щёки, разметались пшеничного цвета волосы. Одухотворённый, с чуточку вскинутой головой, с чудесно подчёркивающей смысл стихов ходящей верх-вниз рукой, он казался мне пришельцем с другой планеты…»

Жившие за рубежом российские эмигранты в тот момент тоже не скупились на обидные выражения в адрес Есенина. 12 октября в парижской газете «Возрождение» Иван Бунин опубликовал статью, в которой, высказываясь о нём, вспомнил его давнее восклицание о поэме «Инония», написанной в 1918 году:

««Я обещаю вам Инонию!» – но ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня своей мессианской самогонкой! А главное, всё-то ты врёшь, холоп, в угоду своему новому барину!»

В московской общественно-политической библиотеке, где хранятся документы ещё со времён Коминтерна, и которому эта библиотека когда-то принадлежала, сохранилось (фонд 76, опись 3, дело 373) любопытное послание Христиана Раковского, друга Троцкого, адресованное главе ОГПУ:

«Себеж, 25/Х – 25 г.

Дорогой Феликс Эдмундович!

Прошу Вас оказать нам содействие – Воронскому и мне – чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина – несомненно, самого значительного в нашем Союзе».

Прокомментируем эти первые фразы.

Себеж – железнодорожная станция на границе с Литвой, после неё за окнами вагона начинали мелькать заграничные пейзажи. Христиан Раковский, назначенный советским послом во Францию, направлялся в Париж. Но мысль о гибнувшем поэте не давала ему покоя. Александр Константинович Воронский (в ту пору – главный редактор журнала «Красная новь») был близким другом недавно назначенного наркомвоенмором Михаила Фрунзе, который в тот момент готовился к операции. Сделать её Михаилу Васильевичу настойчиво рекомендовали соратники по партии. Операция была назначена на 31 октября. Её исход особых опасений, вроде бы, не вызывал – тривиальную язву желудка оперировали тогда регулярно, и большинство операций, как правило, завершалось благополучно.

Другое дело – Сергей Есенин. Раковский о нём писал: