Главная улица

После таких признаний Кэрол оставалось только ответить любезностью на любезность. Она объяснила, что уж Кенникота, во всяком случае, мечтателем не назовешь. И прежде чем уйти, успела выболтать миссис Уэстлейк о своей антипатии к тетке Бесси, о доходах Кенникота, которые теперь превышают пять тысяч в год, о причинах, побудивших, по ее мнению, Вайду выйти замуж за Рэйми (сюда включалось «доброе сердце» Рэйми — похвала отнюдь не искренняя), о деятельности библиотечного совета и о том, что сказал Кенникот про диабет миссис Картал и какого он мнения о таком-то и таком-то хирурге в Миннеаполисе и Сент — Поле.

Она ушла домой, успокоенная этой исповедью и в приятном сознании, что нашла нового друга.

IV

Трагикомедия с прислугой.

Оскарина уехала к своим родным помогать на ферме, Кэрол то меняла служанок, то оставалась без них. Нехватка прислуги становилась одной из наиболее трудных жизненных проблем в степных городках. Фермерские дочки все чаще восставали против захолустной скуки и наглого обращения местных Хуанит. Они уезжали в большие города и нанимались в магазины или на заводы, чтобы после дневной работы быть свободными и чувствовать себя людьми.

«Веселые семнадцать» пришли в восторг, узнав, что от Кэрол ушла ее преданная Оскарина. Они напомнили Кэрол ее слова: «У меня нет затруднений с прислугой. Вы видите, как долго служит у меня Оскарина».

В промежутках между финскими девушками из северных лесов, немками из прерий, случайными шведками, норвежками и исландками Кэрол сама справлялась с работой и мирилась с налетами тетушки Бесси, приходившей объяснить ей, как нужно смачивать половую щетку, чтобы сметать пыль, сколько сахару класть в сдобные булочки и как фаршировать гуся. Кэрол работала энергично и заслужила сдержанную похвалу Кенникота. Но когда у нее начинали ныть плечи, она удивлялась самообману миллионов женщин, которые всю жизнь до самой смерти уверяют себя, будто глупая хозяйственная суета доставляет им удовольствие.

Она стала сомневаться в целесообразности, а следовательно, и в святости моногамного отдельного хозяйства, в котором раньше видела основу культурной жизни.

Она порицала себя за эти сомнения. Она старалась не думать о том, сколько женщин из «Веселых семнадцати» отравляли существование своим мужьям и терпели от них то же.

Она никогда не жаловалась Кенникоту. Но глаза у нее болели, и она уже не была той девушкой в бриджах и фланелевой рубашке, которая пять лет назад варила пищу над костром в горах Колорадо. Ее высшим стремлением было лечь спать в девять часов, ее самым сильным переживанием — борьба с собой по утрам, когда надо было вставать в половине седьмого для ухода за Хью. Утром, когда она поднималась, у нее болела шея. Она относилась скептически к радостям «простой трудовой жизни». Она понимала, почему рабочие и их жены не слишком благодарны своим милым работодателям.

Немного позднее, когда шея и спина на время переставали болеть, она даже радовалась работе. За работой часы проходили быстро и живо. Но у нее не было охоты читать красноречиво восхвалявшие труд газетные статьи, которые ежедневно пишут пророки-белоручки из числа журналистов. В своих взглядах она была независима и несколько пессимистична, хотя и скрывала это.

Убирая дом, она обратила внимание на комнату для прислуги. Это была конура над кухней, с маленьким оконцем и косым потолком, душная летом и холодная зимой. Она поняла, что хоть и считала себя бог весть какой гуманной хозяйкой, на самом деле обрекала своих подруг Би и Оскарину на жизнь в хлеву. Она заговорила об этом с Кенникотом.

— Что же тут такого? — проворчал он, стоя на непрочной лесенке, которая вела из кухни на чердак.

Она показала ему бурые пятна от дождя на покатом дощатом потолке, неровный пол, койку с изодранным одеялом, сломанную качалку и кривое зеркальце.

— Конечно, это не гостиная в Рэдисон-отеле, но у себя дома эти девицы и во сне такого не видывали, так что они бывают вполне довольны. Смешно тратить деньги, раз они все равно этого не оценят!

Но в тот же вечер он сказал, желая сделать Кэрол приятный сюрприз:

— Знаешь что, Кэрри, не пора ли нам подумать о постройке нового дома? Что ты на это скажешь?

— Что же…

— Дело идет к тому, что теперь мы сможем себе это позволить. Мы отгрохаем такой дом, какой нашему городу и во сне не снился! Утрем нос Сэму и Гарри! Здесь ни о чем другом и говорить не будут!

— Угу, — отозвалась она.

Кенникот не стал продолжать.

Каждый день он возвращался к вопросу о новом доме, но о том, когда и как собирается строить, не говорил ничего определенного. Вначале она ему поверила. Болтала о низеньком каменном доме колониального стиля с решетчатыми окнами и грядками тюльпанов, о белом деревянном коттедже с зелеными ставнями и слуховыми окнами. На ее излияния он отвечал:

— Что ж, да-а… об этом стоит подумать. Не знаешь ли ты, куда я дел трубку?

Когда она настаивала, он старался увильнуть от прямого ответа:

— Не знаю. Кажется, те дома, о которых ты говоришь, устарели.