Главная улица

Вдоль одного из кварталов Главной улицы расположились аттракционы, ларьки с горячими сосисками, лимонадом и жареной кукурузой, карусель и балаган, где — если кому-нибудь нравилось такое занятие — можно было бросать мяч в тряпичных кукол. Солидные делегаты держались подальше от ларьков, но деревенские парни с кирпичными шеями, в голубых галстуках и ярко-желтых башмаках, приехавшие в город на довольно замызганных фордах вместе со своими подружками, пожирали сандвичи, тянули из бутылок земляничную шипучку и катались по кругу на пурпурных и золотых конях. Они орали и хохотали. Продавцы жареных орехов насвистывали. Карусель кружилась под монотонную музыку. Балаганщики зазывали публику:

— Не теряйте случая! Редкий случай! Ребята, входите, входите скорей! Доставьте развлечение вашим барышням! Не упускайте случая выиграть настоящие золотые часы за пять центов, за двадцатую часть доллара!

Степное солнце жгло лишенную тени улицу, меча безжалостные лучи, словно отравленные стрелы. Жестяные карнизы над магазинами слепили глаза. Душный ветер обдавал пылью вспотевших «бобров», которые бродили в тесных новых башмаках взад и вперед по одному и тому же кварталу, не знали, что делать дальше, и добросовестно трудились над собственным увеселением.

С тяжелой головой Кэрол плелась за сумрачными Кэлибри вдоль балаганов. Она шепнула Кенникоту:

— Давай подурачимся! Прокатимся на карусели и попробуем поймать золотое кольцо.

Кенникот подумал и спросил Кэлибри:

— А что, не остановиться ли нам и не покататься ли на карусели?

Кэлибри подумал и спросил жену:

— Не хочешь ли прокатиться на карусели?

Миссис Кэлибри улыбнулась выцветшей улыбкой и вздохнула:

— Ах, нет, меня это не очень интересует, но вы можете пойти и попробовать.

Кэлибри заявил Кенникоту:

— Нет, нас это не очень интересует, но вы можете пойти и попробовать.

Резюме Кенникота было не в пользу дурачества:

— Попробуем в другой раз, Кэрри!

Она уступила. Стала присматриваться к городу. И убедилась, что, проехав от Главной улицы Гофер-Прери до Главной улицы Джоралмона, она не сдвинулась с места. Те же двухэтажные кирпичные бакалейные лавки с вывесками над тентами; та же одноэтажная деревянная швейная мастерская; те же гаражи из огнеупорного кирпича; та же прерия в конце широкой улицы; те же лица, не знающие, позволяют ли им приличия съесть на улице сандвич с колбасой.

К девяти вечера Кенникоты были уже в Гофер-Прери.

— Тебе как будто жарко, — сказал Кенникот.

— Да.

— Джоралмон — оживленный город, ты не находишь?

Она не выдержала:

— Нет! Я нахожу, что это куча золы.

— Что ты, Кэрри!

Это доставило ему огорчений на целую неделю. Энергично скобля ножом тарелку в погоне за кусочками свинины, он каждый раз поглядывал на жену.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

I

«Кэрри умница. Она взбалмошная, но это пройдет. Только бы она поскорее поборола это в себе! Она никак не возьмет в толк, что врач, практикующий в таком маленьком городишке, не может заниматься высокими материями и тратить все свое время на хождение по концертам и чистку ботинок. (Но это вовсе не значит, что он не мог бы заниматься всякими учеными штуками и искусствами с таким же успехом, как другие, будь у него на это время)». Так рассуждал про себя доктор Уил Кенникот, улучив как-то на исходе дня свободную минуту у себя в приемной. Он сел, сгорбившись, в кресло с высокой спинкой, расстегнул ворот рубашки, заглянул в отдел хроники на последней странице «Журнала Американской медицинской ассоциации», отложил журнал и откинулся назад, засунув большой палец правой руки в пройму жилета, а левой поскребывая затылок.

«Честное слово, она все-таки здорово рискует! Я думал, она постепенно поймет, что я не хочу быть салонным фатом. Она говорит, что мы стараемся ее переделать. Наоборот, это она старается переделать меня из солидного доктора в дурацкого поэта с социалистическим галстуком! С ней бы удар сделался, если бы она знала, сколько женщин были бы рады приласкаться к «милому Уилу» и утешить его, стоило бы мне только глазом моргнуть! Есть еще дамы, которые считают, что их добрый знакомый довольно привлекателен. Конечно, хорошо, что со времени женитьбы я перестал бегать за женщинами, но… провалиться мне, если я иногда не чувствую желания улыбнуться какой-нибудь девушке, достаточно разумной, чтобы принимать жизнь такой, как она есть, какой-нибудь немочке, которая не стала бы толковать все время о Лонгфелло, а просто взяла бы меня за руку и сказала: «Ты устал, милый! Отдохни и не разговаривай!»