Главная улица

На вторую неделю крепкие ножки Олафа стали дряблыми, на груди и спине выступили зловещие бледно-розовые пятна. Щечки ввалились, язык потемнел и распух. Мальчик казался испуганным. Его доверчивый голосок спустился до шепота, тревожного и невнятного.

Би вначале слишком долго оставалась на ногах. Когда Кенникот приказал ей лечь, она была уже без сил. Раз под вечер она всполошила Майлса и Кэрол своими стонами. У нее были сильные боли в животе, и через полчаса она начала бредить. Кэрол до зари просидела возле нее, и ее не так терзали страдания метавшейся во мраке Би, как молчаливые взоры Майлса, заглядывавшего в комнату с площадки узкой лестницы. Наутро Кэрол, проспав три часа, прибежала назад. Би все еще бредила, но теперь повторяла лишь одну и ту же фразу: «Олаф… нам было так хорошо…»

В десять часов, когда Кэрол приготовляла на кухне пузырь со льдом, в дверь постучали. Майлс открыл и увидел перед собой Вайду Шервин, Мод Дайер и миссис Зиттерел, жену баптистского пастора. В руках у них были виноград и номера женского журнала с яркими картинками и веселыми рассказами.

— Мы только что узнали, что ваша жена больна, и пришли спросить, не можем ли чем-нибудь помочь, — заговорила Вайда.

Майлс мрачно уставился на трех женщин.

— Вы опоздали. Теперь вы ничем не можете помочь. Би всегда надеялась, что кто-нибудь из вас зайдет к ней. Она хотела быть с вами в дружбе. Она часто сидела и думала, что вот-вот кто-нибудь постучится. Я видел, как она ждала. А теперь… Грош вам всем цена!

Он захлопнул дверь.

Весь день Кэрол следила, как таяли силы Олафа. Он был совершенно истощен. Ребра обозначились резкими линиями, кожа была липкая, пульс слабый, но ужасающе частый. Он бился, бился — барабанной дробью смерти. В конце дня ребенок умер.

Би этого не знала. Она бредила. На следующее утро скончалась и она, не зная, что Олаф больше не будет рубить деревянным мечом ступеньки, не будет править своими подданными в птичнике, что сын Майлса не поедет в Европу учиться…

Майлс, Кэрол и Кенникот молчали. Вместе обмыли они тела, глаза у всех троих были влажны.

— Теперь идите домой и ложитесь спать. Вы очень устали. Мне никогда не отблагодарить вас за то, что вы сделали, — тихо сказал Майлс Кэрол.

— Да, я пойду. Но завтра вернусь: пойду с вами на похороны, — с трудом проговорила она.

Но когда пришло время похорон, Кэрол лежала в постели совсем разбитая. Она предполагала, что хоть соседи пойдут провожать умерших. Ей не сказали, что отповедь Майлса Вайде стала известна в городе и вызвала общин взрыв негодования.

Лишь случайно, приподнявшись на локте и выглянув в окно, увидела Кэрол похороны Би и Олафа. Не было ни музыки, ни экипажей. Только Майлс Бьернстам в черном костюме, в котором он венчался, шел один, опустив голову, за бедными дрогами с телами его жены и ребенка.

Через час Хью с плачем вбежал в комнату, и, когда Кэрол, делая над собой усилие, ласково спросила его: «Что с тобой, милый?» — он стал просить: «Мама, я хочу пойти поиграть с Олафом!»

Днем Хуанита Хэйдок зашла развлечь Кэрол и в разговоре сказала:

— Не повезло вашей бывшей служанке Би. Но ее муж не возбуждает во мне ни малейшего сочувствия. Все говорят, что он пьянствовал, зверски обращался со своей семьей и от этого они и заболели.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

I

Рэйми Вузерспун в письме из Франции сообщал, что был отправлен на фронт, легко ранен и произведен в капитаны. В радости и гордости Вайды Кэрол старалась почерпнуть лекарство от своего уныния.

Майлс продал молочную ферму. Теперь у него было несколько тысяч долларов. Прощаясь с Кэрол, он стиснул ей руку и пробормотал:

— Куплю ферму в Северной Алберте, как можно дальше от людей.

Он резко повернулся. Но в его походке не было прежней упругости, его удаляющаяся спина была спиной старика.

Говорили, что, уезжая, он проклял город. Были разговоры о том, чтобы арестовать его и пронести по городу на жерди.

Ходили слухи, что на станции старый Чэмп Перри отчитал его: «Лучше не возвращайтесь. Мы уважаем ваших покойников, но у нас нет уважения к богохульнику и предателю, который не хочет ничего сделать для своей родины и купил только одну облигацию займа Свободы».

Некоторые из присутствовавших на станции рассказывали, будто Майлс ответил необычайно нагло, вроде того, что он любит немецких рабочих больше, чем американских банкиров. Но другие утверждали, что он не нашелся, что ответить ветерану, и просто отступил на площадку вагона. Однако все сошлись на том, что он сознавал свою вину, потому что, когда поезд выходил из города, один фермер видел, как «Красный швед» стоял на площадке и глядел в окно. Его дом с пристройкой, сделанной всего лишь четыре месяца назад, находился очень близко от железнодорожного полотна.

Когда Кэрол пошла туда в последний раз, она увидела на солнышке возле хлева тележку Олафа с четырьмя красными катушечными колесами и прикинула, может ли зоркий глаз заметить с поезда тележку…