Поэтому нет ничего странного в том, что пока огромному количеству людей в нашей стране нужны какие-то начальники — «те, кто знают как», «те, кто могут», в общем — харизматичные лидеры (причем харизма чаще всего важнее здесь всего остального). В общем, кроме наших национальных особенностей тут и просто психологические особенности дают себя знать.
Слава богу, что прежний тоталитарный режим — прежде всего сталинский — настолько себя дискредитировал, что возможность его реставрации представляется весьма сомнительной. Да и время прошло. Сначала хрущевская «вольница» — «оттепель». Потом снова попытка реставрации, потом застой, бессильные генсеки, внутреннее разложение власти. В общем, волны в соотношении «власть-подчинение» шли, к счастью, по затухающей, в нас все сильнее формировалась готовность к тому, что можно было бы назвать «гражданской свободой». Впрочем, опьянение свободой начала 90-х обернулось желанием «порядка». Мы в каком-то смысле зашли на новый виток, но его качество зато — уже совсем другое.
Как бы там ни было, нам со своими цепями еще предстоит прощаться и прощаться. Слишком долго мы жили в Советском Союзе…
Свобода и ответственность
Власть — это не Президент и не Правительство, власть — это готовность людей к слепому подчинению (причем не обязательно к страстному и подобострастному, достаточно и просто пассивного подчинения — мол, вы там решите, а мы тут как-нибудь…). Впрочем, это опять же не Президент в людях формирует и не Правительство, а родители, воспитатели, учителя. То есть мы с вами. Но каких детей мы можем воспитать, если мы и сами-то еще внутреннюю свободу не чувствуем, не понимаем ее, не оберегаем и ищем
— признаемся себе в этом честно, — за какого жирафа спрятаться, который «большой» и которому «видней»? Ну не слишком, наверное, мы внутренне свободны…Если очень упростить, то свобода, с психологической точки зрения, — это свобода человека от его же собственного страха. Если человек не испытывает страха, не боится последствий своих поступков, то он способен открыто высказываться, готов отстаивать свое право жить так, как он хочет, поступать так, как он считает нужным. Это и есть свобода — в психологическом смысле.
Несвобода же — это, напротив, наличие внутри человека этого страха: страха быть не таким, как все, иметь свой взгляд на мир, требовать уважения к себе, к своему мнению, к своей позиции. Наши страхи передаются от поколения к поколению, мы их, сами о том не подозревая, транслируем своим детям. Мы все, например, смертельно боимся ответственности, боимся проявить инициативу, опасаемся признаться в том, что мы что-то сами сделали
(у нас даже в научных работах ученые пишут: не «по моему мнению», а «по нашему мнению», даже если автор у этой работы один; или еще есть весьма дипломатичный прием — автор пишет: «По мнению автора настоящей работы»). Прекрасно помню, как на высказывание, начинающееся со слов «я считаю», у меня в школе учителя говорили: «„Я“ — последняя буква алфавита». Да и вообще в нас этих страхов — тьма. Начиная со странного родительского заверения, что если мы не будем их слушаться, то нас заберет дяденька милиционер (чистый ГУЛАГ, конечно!), и заканчивая «ужасом», что если ты, не дай бог, будешь плохо учиться, то непременно станешь дворником… Апокалиптические, конечно, перспективы! Страшный ужас.