Главный герой 2

На арену выбежала разъярённая Маринка. Голая, в синяках и кровоточащих царапинах, она, не останавливаясь, пробежала несколько метров вдоль стены, подпрыгнула и схватила одного из свисающих зрителей за голову. Раззява и охнуть не успел, как шмякнулся во влажные багровые опилки. Маринка мячиком отпружинила рядом и, приземляясь второй раз, пробила зрителю грудь коленом. Несчастный вылупил глаза, пытаясь вдохнуть, но только плевался кровью. Маринка схватила его за горло и рванула с такой силой, что вместе с кадыком в руке остался кусок трахеи. Толпа взревела. Люди ринулись к борту посмотреть на расправу. Спутница растерзанного бедолаги упала в обморок, и толпа её затоптала. Маринка загнала руку по локоть в шею жертвы, но вдруг замерла, медленно обернулась и посмотрела на Хромого.

Он опустил руки и смотрел на неё невинными телячьими глазами. В них не было ни страха, ни мольбы о пощаде. Только зияющая чёрная бездна. Выбрасывая из-под ног фонтаны опилок, Маринка подбежала и прыгнула на Павла, обхватила его торс ногами, и уже припала зубами к шее, но внезапно он обнял её и они оба замерли.

Толпа от неожиданности притихла.

В ложу ворвался Бова.

– Сынок, уходим! – задыхаясь, крикнул он. – Полиция! Облава!

– Мари-инка! – Игорь не отрываясь смотрел на арену.

Щёлкнул магнитный замок двери.

– Чёрт! Нет! – Бова ударил в дверь плечом. – Игорь вылезай из ложи, живо!

Бова вскочил на ограждение, но не удержался на мягкой обивке и рухнул на трибуну. Обалдевшие от неординарного представления зрители ахнули и выжидательно уставились на корчащегося от боли Бову.

***

– Маринка! – Хромого распирало ликование. – Я счастлив!

– Павел Валентинович! – глаза перепачканной кровью Маринки лучились радостью.

– Вот и ответ, – прошептал Хромой. – Вот и твоя связь с полом.

– Какая моя связь? – Маринка откинула голову и, улыбаясь во весь рот, вдохнула полной грудью.

– Целостная личность – это пара. «Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек, в день сотворения их».

– И цельная душа нерушима, – блаженно пропела Маринка, – и личности в паре восстанавливаются мгновенно.

– Господи, мы убили столько людей! – Лицо Хромого исказилось ужасом.

– Они всего на всего нуждались в любви. – Маринка опустила голову и упёрлась лбом в лоб Павла. – Как же мы теперь будем жить?

Хромой посмотрел на трибуну, увидел выпавшего из ложи Бову и отрывисто произнёс:

– Мы-не-бу-дем…

И с потолка ударили струи серной кислоты.

Бабочка

– Вы что идиоты? – возмущался гастроэнтеролог Лазарь Моисеевич – седой маленький старичок.

– Да как-то жалко его было. Он так просил… – Евгений Семёнович, бывалый водитель автобуса, положил руку на пузо и виновато смотрел на доктора.

– И что вы ему отдали? – Лазарь Моисеевич решительно настроился на перевоспитание пациентов.

– Костюм спортивный, – смутился Семёныч.

– Ботинки ему дал и денег на бутылку, – пробурчал Борис Фёдорович, отводя глаза. Социальный статус и профессия Бориса так и остались неизвестными – одно слово: мутный тип.

Моисеич посмотрел на Лёху и вопросительно приподнял голову.

– Тоже денег, – решительно сказал тот и поспешил уточнить: – На сигареты.

– Придурки! Он же уголовник! Кому вы поверили?!

– Да, Моисеич, ты прав, – Семёныч чесал затылок. – Дали маху.

– Да вернется Серёга! Может, его в милицию забрали, – постарался убедительно сказать Лёха и с нарочитым пафосом добавил: – Я в него верю!

Лёха, аспирант-технарь, был самым молодым из них. Упёртым наивным максималистом. Его научрук не раз напоминал, пестуя будущего учёного, что поспешные выводы особенно опасны, когда чувствуешь стопроцентную правоту и ясность.

Лазарь метнул в Лёху молнию уничижающего взгляда и продолжил распекать Семёныча:

– Женя, но ты-то?! Взрослый же мужик! Тьфу! На бутылку! Желудочники, мать…

Лазарь Моисеевич развернулся и исполненный презрения к нам – недотепам из двести шестнадцатой палаты – вышел в коридор, хлопнув дверью.

Мы сидели на койках и смотрели, как за окном август жадно догуливает последние дни. Семёныч в душе оплакивал костюм, ему еще предстояло объяснять жене этот приступ человеколюбия. Борис насупил мохнатые брови и вперился вдаль, пытаясь разглядеть то ли улыбнувшийся ему пузырь, то ли ушедшие в его ботинках десять тысяч. А Лёха, созерцая взволнованные тополя, гордился своей твёрдой уверенностью в победе добра. Наверное, это было несложно, отдав бывшему урке, как он сам себя называл, денег всего-то на пару пачек «Явы».