Главный рубильник (сборник)

– Она и так проклята, – медленно прохрипел Луис. – Но я с тобой не согласен, что я дерьмо. Я ничего не имел против этих людей. Я убивал их, потому что это была моя работа. Дерьмом был Сальвадор. Когда я уже нашел наркокурьера в дальней комнате, где он пытался укрыться в бельевом шкафу, Сальвадор приполз ко мне. У него был прострелено легкое, он кашлял кровью. Оказалось, что, изнасиловав девчонку, разорвав ей нутро, он взялся за полуразделанный труп хозяйки. Ему показалась соблазнительной ее окровавленная ляжка. Он не мог и предположить, что девчонка очнется и выпустит ему в спину пулю из отцовского пистолета. Он ударил ее кулаком в лицо, раскроил переносицу и приполз подыхать наверх. Ни он, ни я не знали, что она выживет и после этого удара. Я потом видел ее в суде. Смазливая простушка. Такие в Акапулько бродят тысячами, готовые отдаться за мелкую монету. Она очнулась и все-таки позвонила в полицию. Кто мог подумать, что в этой развалюхе сохранился обычный проводной телефон? Только Сальвадору на это было наплевать. Я убил его этой же кувалдой. Такая у меня была работа. И на этот раз моя работа доставила мне удовольствие.

Луис хрипло засмеялся, смех вновь перешел в кашель, и в животе у него в такт этому смеху что-то забулькало и заскрипело.

– Я вытащил гринго из шкафа, и спросил, он ли наркокурьер? Сначала он мне ничего не ответил, и мне пришлось расплющить ему кувалдой запястье левой руки. Видимо он понял, что может остаться без обеих рук, поэтому, как только смог перебороть собственный вой, ответил, что он. Хотя, может быть, он согласился бы на что угодно. Как раз в этот момент я услышал полицейские сирены и выстрелы внизу. Полицейские прикончили Педро. Антонио и Родриго благополучно слиняли. Если произошло чудо, может быть, они до сих пор топчут камни Калифорнии. Хотя вряд ли. Дон достал бы их даже в центре Соноры. Я забаррикадировал дверь и, приставив пистолет к яйцам этого белого слизняка, предложил отдать мне этот новый чудесный наркотик. Он тут же открыл кейс и отдал толстую папку.

Все, – подумал я про себя. – Это у меня. И пусть мне уже не уйти. Мне наплевать на все. На Сальвадора, на Дона, на всю мою мерзкую жизнь. Сейчас я приму наркотик и улечу. Я улечу в чудесную страну и останусь там навсегда.

– Это наркотик? – спросил я его.

– Да, – пустил слюни белый ублюдок. – Это новый наркотик. Он особенный, но действует безотказно.

Я открыл папку и увидел бумаги. Бумаги с текстом разного цвета, который сплетался у меня в глазах в какую-то рябь, как узоры на камнях в Теночтитлане.

– Это наркотик? – вторично проорал я в его бледное лицо.

– Да, – пропищал он сквозь грохот взламываемой двери.

– Как его принимать? – заорал я, – Как это вводить в кровь? Или это надо есть? Лизать? Жечь? Как?!

– Это надо читать! – ответил он.

Луис замолчал, тяжело дыша и прислушиваясь, как воздух с хлюпаньем выбирается из его гнилых легких.

– Я раздробил ему морду в тот момент, когда полицейские ворвались в номер. Я ударил в том месте, где под дужкой очков на переносице змеился короткий розовый шрам. Его мозги брызнули мне на рукав, на лицо, я даже успел почувствовать вкус его крови. Но она почти сразу смешалась с моей кровью. Эти подонки били меня ногами. Они сломали мне спину и искалечили внутренности. Так кто из нас был хуже? Тот, кто просто убивал, или те, кто калечили, чтобы оставить в живых?

Он вопросительно посмотрел на меня и даже попытался изобразить скорбь на омерзительном лице. Выходит, это ты, Луис, убил Билли и искалечил мою жизнь? Выходит это ты, Луис, виновник моей разодранной задницы? Это ты, Луис, лишил меня тех сплетающихся в узор строчек? Наркотика, на котором тогда делались миллионы, и который теперь призывно сверкает почти в каждой рекламе?

– Гринго, – он говорил тихо. – Гринго! Я, который никогда и никого ни о чем не просил, хочу попросить у тебя билет в чудесную страну. Я хочу уйти и не вернуться. Жизнь дерьмо, гринго, я тоже дерьмо, но я все еще верю. Я все еще верю, что есть место, где мне будет хорошо. Я могу достать книгу. Даже здесь. Гринго. Научи меня читать…

2003 год

Завтра:

Главный рубильник

Я невзлюбил Петра еще в институте. Мне науки давались трудно, а он щелкал зачеты как орешки. Еще и раздражался, когда его просили о помощи и при этом не могли понять «очевидных вещей». Он таким и остался у меня в памяти – вечно занятым, всегда непричесанным и раздраженным. Точнее я вовсе забыл о нем. Да и почему я должен был его помнить? Петр лишь изредка выбирался из научных дебрей, чтобы с отсутствующим взглядом посидеть на наших вечеринках, и вновь скрывался в лабораториях и библиотеках. Никто из нас, занятых проматыванием собственной молодости, даже не пытался вникнуть в его увлечения. Петр и сам этому не способствовал.