Главный врач

Мильченко раскрыл свой портфель, извлек оттуда два листка бумаги, исписанных мелким почерком, и положил перед Корепановым.

— Читай вот!

Алексей прочитал.

— Как видишь, обижаются на тебя трудящиеся…

— Трудящиеся? — переспросил Корепанов. — Это же Никишин писал.

— А он кто по-твоему?

— Бузотер. Бузотер и паразит. Сам не работает и других отговаривает.

— Ну, это, знаешь, легче всего человека паразитом обозвать. Не ново, Алексей Платонович. Ты давай по сути дела выкладывай. По тем вопросам, что в жалобе затронуты.

— А в жалобе сущая правда, — к удивлению Мильченко сказал Корепанов. — Ни единым словом возразить не могу.

— Как, значит, со всем согласен?

— Я же сказал: ни единым словом возразить не могу. И напрасно вы столько времени на допрос потратили. Зашли бы ко мне, показали эту цидулку — и я бы вам сразу сказал: правильно все тут.

— Интересно… Значит, людям грубишь?

— Там не сказано, что людям, — сказал Корепанов. — Там сказано, что Никишину и Дембицкому… Верно, грубил. Заслужили.

— И больных, значит, эксплуатируешь? Эксплуатируешь, а?

— Ну зачем же так? — улыбнулся Корепанов. — Эксплуатация — это присвоение чужого труда с целью наживы. А я то что с этого имею? Просто работают люди, кто как может, и по доброй воле. Кто не хочет — не работает. Вот Никишин же не работает?

— А что с питанием плохо, тоже верно? — продолжал Мильченко.

— Верно. Я же говорил, все тут верно… И вообще, мне кажется, прежде чем по отделениям ходить, надо бы к главному врачу зайти. Ведь на заводе вы так просто не пошли бы по цехам. Обратились бы к директору или в партийный комитет. А здесь тоже — не заезжий двор.

— Ты что выговариваешь мне, или как понять? — спросил Мильченко, и в его голосе прозвучали нотки недовольства.

— Ну, чего бы это я стал вам, представителю обкома, выговаривать? Просто высказываю свое недоумение. Ново это для меня. Помню, на фронте начальник политотдела, бывало, приходит, так мол и так, товарищ Корепанов, нужно мне с таким-то и таким-то из вашего отделения побеседовать. Ну я и веду его: беседуйте, пожалуйста, хотите в палате, а неудобно — мой кабинет к вашим услугам. Вот так.

— Все-таки выговариваешь, Алексей Платонович, — произнес Мильченко. — Тонко так, но выговариваешь. — Он как бы по-дружески погрозил пальцем, потом вытянул из кармана портсигар и протянул Алексею: — Курить будешь?

Алексей взял папиросу.

Мильченко щелкнул зажигалкой, дал прикурить Алексею, потом сам прикурил.

— По форме ты прав, Алексей Платонович. Конечно, надо было прежде к тебе зайти, поговорить, но мы же не формалисты. Ведь не формалисты же, а?

— Нет, конечно, — согласился Корепанов.

— А ты смелый, оказывается, — одобрительно посмотрел на Алексея Мильченко. Он пыхнул дымом и спросил уже совсем задушевно: —Ты на каком фронте воевал?

Алексей ответил. Минут пятнадцать они беседовали, вспоминая фронтовые будни. Мильченко, оказывается, воевал в сорок третьем по соседству, на Втором белорусском.

Он производил впечатление дружески расположенного человека, и Алексей мысленно упрекнул себя, что сначала держался с ним сухо официально и даже стал выговаривать за какие-то пустяки. Подумаешь, важность, не зашел представиться.

— Так что же нам делать с этой жалобой? — спросил наконец Мильченко.

— А что с ней полагается делать? — потушил папиросу Корепанов.

Мильченко сказал, что проще всего было бы написать, что факты не подтвердились. Не подтвердились — и дело с концом. Но как поступить, когда Корепанов сам говорит, что все правильно?

— А вы так и напишите: факты подтвердились.

— Послушай, Алексей Платонович, ты в самом деле такой наивный или прикидываешься? — спросил Мильченко. — Да ведь если я напишу, что факты подтвердились, тебе отвечать придется. А мне тебя, хоть верь, хоть не верь, обижать не хочется. В общем, давай так договоримся. Я с тобой побеседовал, ты свои ошибки признал и все прочее. Вот так! А с людьми помягче надо. Это исправить человека трудно, а обидеть легче легкого. И потом… Больных от работ освободи. Ну их, только беды наберешься. Больной есть больной. Пускай себе лечится. На этом жалобу закроем — и пропади она пропадом вместе с Никишиным. Идет?

— Нет, не идет, — нахмурился Корепанов. — Это что же получается? Никишин какую-то писульку написал, а я должен все работы сорвать? Нет, этак не пойдет. Этак мне на вас жалобу писать придется. Вам же известно, как с рабочей силой сейчас?

— Ну, как знаешь, — поднялся Мильченко, — я тебе добра хочу.

— Какое же это добро, если я после вашего заключения должен все работы приостановить? Мы ведь привлекаем таких, которым труд не во вред.