Главный врач

И она заставила себя. И сразу же стало тихо. И она опять увидела длинный ряд кроватей, бревенчатый покрытый матовой краской потолок. И нары. Множество трехэтажных нар у противоположной стены. У кровати, на простом табурете, сидел широкоплечий мужчина в белом халате. Внимательный взгляд из-под крутых надбровий, тонкие губы.

«Это врач, — решила Аня. — Это за ним ходила девушка. Вот и она стоит позади него и улыбается. Как же ее зовут? Бахмачева! Женя Бахмачева!»

Ей показалось, что она подумала. А она произнесла эти слова вслух.

Девушка обрадовалась:

— Она меня вспомнила!..

— Где я? — спросила Аня.

— Это больница, — сказал врач.

— Странная больница, — прошептала Аня. — А почему я в больнице?.. Нет, я хотела о другом… О чем же я хотела?.. Где ребенок?..

— Он здесь, — спокойно ответил врач. — Если хотите, вам сейчас принесут его.

— Хочу! Очень хочу!

Она хотела еще что-то сказать, но не смогла: спазма сдавила горло.

— Лежите спокойно, — сказал врач, прикоснувшись к ее руке. — Лежите спокойно и ни о чем не думайте. И ни о чем не спрашивайте пока… А сейчас вам принесут сына.

Он ушел. Девушка пошла вслед за ним.

«У меня сын», — подумала Аня и закрыла глаза.

Оранжевых кругов не было. Звон тоже исчез. Впрочем, нет, звон остался, только другой — четкий и мелодичный: «Сын!» «Сын!» «Сын!»

Когда ей принесли ребенка, она посмотрела на него с радостным изумлением. А он припал к груди и жадно зачмокал. И от этого по всему телу разлилось ощущение, которому и названия нет.

Девушка сидела на краю постели, смотрела и улыбалась.

— Где мы? — спросила Аня.

— В лагере для военнопленных, — сказала девушка. — А это — больничный барак.

«Значит, я в плену», — подумала Аня, и губы ее дрогнули.

— Не надо волноваться, — попросила девушка. — Это может повредить малышу.

— Сейчас пройдет, — сказала Аня. — Просто у меня очень болит голова.

— У вас был перелом черепа, — сказала девушка.

— Да? — спросила Аня. — Может быть. У меня все перепуталось в памяти.

— Это пройдет, — произнесла девушка. — Доктор Янсен сказал, что это обязательно пройдет.

— Янсен? Кто это — Янсен?

— Доктор. Тот самый, который только что приходил. Его зовут Янсен. Матиас Янсен. — Она потянулась за ребенком. — Дайте, я отнесу. Он уже спит.

— Пусть он полежит со мной хоть немного, — сказала Аня и, глядя на мальчика, спросила: — Как же его зовут? Я даже не знаю, как его зовут…

— Мы его прозвали Алешкой. Алексеем, — улыбнулась девушка. — В бреду вы все время повторяли это имя. Вот мы его и прозвали так.

— Алешка… Алексей… — задумчиво повторила Аня и вдруг вспомнила все: и окруженный немцами медсанбат, и гул самолетов, и огненно-рыжие фонтаны взрывов на площади в Зоневальде, и развороченный блиндаж на перекрестке. Она поняла, что Алексей погиб, и заплакала, прижав к груди теплое тельце ребенка.

Потом — ужасы последних дней войны, запруженные военной техникой и беженцами асфальтовые дороги «Великой Германии», снова лагеря — один, второй, третий, наконец последний, перемещенных лиц и… Матиас Янсен.

Глава четвертая

1

В центральной газете появился большой очерк о Бритване — «Хирург из Мирополья». Рядом — портрет: умные глаза, упрямый подбородок, энергично сжатые губы.

Видно было, что фотографию сделали после трудной операции. Хирургическая шапочка сдвинута чуть назад, на лбу капельки пота, марлевая маска висит на груди. И руки тоже видны — правая стягивает с левой резиновую перчатку. И чувствуется, что все эти движения уже проделывались тысячи раз. Человек закончил обычную для него работу, немного устал — и только. А между тем, операция, как об этом писалось в очерке, была нелегкой…

— Это тот самый Бритван, которого хотели главным врачом нашей больницы назначить, — сказал Ульян Денисович. — Великолепен, а?

Алексей согласился:

— Красив.

«Скорее всего, он сам не хотел идти сюда, — подумал Корепанов. — Зачем ему браться за развалины, если у него хорошая больница? Зачем ему возиться со всеми этими снабами, промторгами, артелями по ремонту, когда можно сидеть в своем, по-видимому, хорошо оснащенном отделении и проделывать такие блестящие операции… Ничего, и у меня будет отделение. И мне надо подумать о том, как я стану работать. Вот уже десять месяцев я не держал скальпеля».

В тот же день он пошел к Шубову.

Зиновий Романович сидел в своем кабинете и пил кофе. Хирургическая шапочка и потемневшая от стерилизации маска лежали на столе, рядом с небольшим круглым подносом, на котором возвышалась горка домашнего печенья — пирожки, обсахаренные крендели.

Шубов обрадовался приходу Корепанова.

— Видел бы ты, батенька, какую опухолищу я только что у одной дамы выволок. Думала, что беременна, рожать собиралась, а оказывается — опухоль. Лежит, плачет. Ребеночка хотела. Ей бы радоваться, дуре, что от смертной беды избавилась, а она плачет… Садись. Кофе пить будем. С пирожками. Знатные пирожки печет моя женушка… Маша! — громко позвал он. — Принеси-ка сюда чашку кофе… Ты такого кофе не пивал. Мне один полковник принес. Трофейный. «Гавана»… Одно название чего стоит.