Главный врач

Многие недолюбливали Шубова, величали барином от медицины. Но Алексей понимал: это от зависти.

Шубов неторопливо шагал по тротуару, пристукивая своей знаменитой — черного дерева — палкой с резным серебряным набалдашником. Увидев Корепанова, остановился и широко раскрыл объятия.

— Батюшки-светы! Алексей Платонович! Какими судьбами?

— Здравствуйте, Зиновий Романович.

Они обнялись. Шубов трижды поцеловал Алексея, потом слегка отстранил его, чтобы лучше рассмотреть.

— Молодцом глядишь, — произнес весело. — Ну, совсем молодцом!..

Бывают люди, которые старятся лишь до определенного возраста. Потом время словно теряет власть над ними. Зиновий Романович относился именно к этой счастливой категории. За четыре с лишним года он почти не изменился. И шевелюра не стала белее, и морщин на лице не прибавилось.

— Значит, вернулся? — продолжая рассматривать Корепанова, спросил Шубов. — Идет тебе шинель. А мне вот не повезло. Всю войну в госпитале проработал, а шинели надеть так и не довелось. Вольнонаемным числился. Была и такая категория врачей в тыловых госпиталях… Ты до войны, помню, по неврологии специализировался, А сейчас?

— Хирург, — ответил Корепанов.

— И дальше намерен по той же линии?

— Намерен.

— Выходит, нашего полку прибыло. Что ж, приветствую, приветствую! И одобряю. Хирург — это звучит.

Он коротко рассказал, как эвакуировался, как было чуть к немцам не попал у Мариуполя, как где-то под Ростовом встретил своего друга Ракитина и этот Ракитин помог ему устроиться в одном из тыловых госпиталей в Батайске. Потом госпиталь переехал сначала в Краснодар, затем в Самарканд.

Шубов извлек из кармана большой носовой платок, громко высморкался.

— Ну, как тебе наш город после разлуки понравился? — спросил.

— Неуютно стало, — вздохнул Корепанов.

— Это что, — улыбнулся Шубов. — Ты бы посмотрел, как тут было, когда я приехал. Пустынно, голодно, страшно.

Алексей спросил, как в городе с медицинской помощью.

— Плохо, батенька, плохо, — нахмурился Шубов. — Врачей почти нет, а больных много. С перевязочным материалом совсем катастрофа. Медикаменты?.. Лечим, чем бог пошлет. И травками не брезгуем. А койки… — он безнадежно махнул рукой. — Наша больница сохранилась, так она же совсем крошечная. Вторую, где ты работал, восстанавливают, а третью, самую большую, немцы до того довели… Почти все флигели во дворе взорвали, думали и главный корпус, так, говорят, сукин сын оберартц отговорил. «Если, говорит, хотите русским напакостить, оставьте, не трогайте: пускай помаются». Вот и оставили. Проку в ней и раньше мало было — велика Федора, да дура, — а теперь… В общем плохо, батенька. Совсем плохо.

Алексей спросил, кто из врачей уже вернулся. Шубов назвал несколько фамилий.

— Федосеев тоже вернулся, старый молчальник, — сказал. — Он теперь в железнодорожной больнице работает.

Корепанов хорошо помнил Федосеева, высокого худощавого старика. Когда началась война, ему было далеко за пятьдесят. Ушел из города в последнюю минуту, захватив только саквояж с хирургическими инструментами.

Шубов глянул на часы и заторопился.

— Ну, я побежал. Очень рад, что ты вернулся, Алексей Платонович. Очень рад!..

Алексей пошел опять бродить по городу.

Здание фельдшерской школы, где он преподавал до войны, тоже было разрушено. Деревья в саду вырублены. И только одно сохранилось, самое большое, под которым во время выпускных вечеров расставляли длинные столы и развешивали на ветвях гирлянды разноцветных лампочек.

Последний выпускной вечер в сорок первом был уже во время войны, и Алексей пришел в военной форме. И некоторые из выпускников тоже были в военной форме. Алексей тогда еще подумал, что многие из них погибнут. Другие будут изувечены. О себе почему-то он в этот вечер не думал…

Он спустился вниз, в порт. Здесь разрушений было еще больше. Почти все портовые сооружения взорваны. Лишь один причал отремонтирован. На краю помоста, съежившись от холода, сидело два старика с удочками. Алексей постоял возле них, спросил, как улов. Один из стариков только сплюнул в ответ. Другой сказал, что берется «одна густыря», и та — мелкая. И показал небольшую низку рыбы.

Алексей пошел дальше, вдоль набережной. Причалы изуродованы. Настилы сорваны, и только сваи торчат, потемневшие от сырости. На противоположном берегу — камыши, побуревшие, темные. И вода в реке тоже — темная, неприветливая.

Сам не понимая почему, он надеялся увидеть реку совсем другой, и та, что увидел, разочаровала. «Ничего, — успокаивал себя. — Это потому, что день пасмурный. Придет весна — и все изменится: зазеленеют берега, заискрится, засверкает вода на солнце, опять станет весело и приветливо…»

Осенью на реке всегда неприглядно.

Снова заморосило. Напомнил о себе притихший было ветер, и по воде пошла мелкая рябь. Стало холодно. Алексей поднял воротник шинели, глубже натянул фуражку и зашагал в город.

Уже под вечер он почувствовал, что проголодался. Зашел в буфет.

Продавщица, стройная, высокая, миловидная девушка с родинкой на правой щеке, стала расхваливать пирожки с требухой.

— Хорошие, свежие, еще теплые.